Филипп Бобков - Как бороться с «агентами влияния»

Как уже было сказано, после ХХ съезда в рядах самой партии не было никакого понимания событий. Часть коммунистов сказали бы «да» кому угодно. Они и подчинились Хрущеву в силу партийной дисциплины. Это честные люди, но инертные и послушные, неспособные к действиям, к выражению собственного мнения. Вторая часть была «против», но делала это молчаливо, ушла в глухую оборону. Но появилась и третья часть, коммунисты, которые не только пошли с Хрущевым, но и забежали вперед: они рьяно требовали идти дальше по пути разоблачений, выражая недоверие членам Политбюро, которые работали когда-то со Сталиным и оставались и теперь в его составе. И вот это было, как выяснилось, испытание, к которому никто не был готов. Хрущев принимал решения одно импульсивнее другого, что свидетельствовало о его глубочайшей растерянности. Ему хотелось дозированных разоблачений, в Президиуме ЦК еще оставались Молотов, Каганович, Маленков, Ворошилов… И начались внутрипартийные репрессии. Неуверенность и растерянность Хрущева стоила партийных билетов генералу Григоренко и физику Орлову. Оба встали впоследствии во главе группы диссидентов.

Также базу будущих диссидентов составили те, кто скрывал свое недовольство советской властью и вдруг подумал: «Пришло время!». Под их влияние попало некоторое число молодых людей, с подростковой протестностью и романтическим нигилизмом. Но постепенно так складывалась уже не оппозиция режиму, а группы, готовые к борьбе с существующим строем. Первое антисоветское выступление (массовое распространение в Москве листовок против коммунизма) относится к лету 1957 года. Группа, установившая связь с редколлегией польской ревизионистской газеты «Попросту» и возглавляемая аспирантом МГУ Краснопевцевым, была достаточно большой, активно готовила выступление против власти. У них была примитивная содержательная основа, но в 1957 году это все-таки было впервые. И были первые серьезные репрессивные меры после ХХ съезда, которые, конечно же, вошли в резкий диссонанс с заявлениями Хрущева о том, что в стране больше нет политических репрессий и заключенных. Возникло противоречие: если человек выступает против власти, то как разделить, когда он преступник, а когда «политический заключенный»? А ведь через какое-то время к категории последних отнесли шпионов и террористов.

Дело группы Краснопевцева, последовавшее по времени сразу после событий в Венгрии, заморозило антисоветский дух, которым пропитывался процесс демократизации.

Новый взрыв темы культа Сталина произошел на XXI съезде, который был почти весь посвящен этой теме. Уже появлялись значимые произведения советских писателей на эту тему. Но снова складывалась двойственная ситуация: власти, развязывая критику Сталина, призывали убрать практически все, что связано с именем вчерашнего вождя, но к выступлениям общества на ту же тему относились осторожно. Здесь таилась причина копившегося недовольства, прежде всего в среде репрессированных и их близких. Кроме них структурировался слой интеллигенции и молодежи, которые стремились утвердить себя на новой идеологической основе. Кто-то шел по этому пути искренне, кто-то делал карьеру, завоевывал популярность.

Здесь и черпали для себя ресурсы западные спецслужбы: первым диссидентам давали трибуну радио «Свобода», печатные издания НТС и другие антисоветские центры. Хрущев же тем временем, с одной стороны, широко рассказывал о своей встрече с сыном Гамарника, демонстрируя собственное сочувствие к его судьбе, поощрял сына Якира, поддерживал Снегова и Шатуновскую; с другой – громил выставку в Манеже и топал ногами на поэта Андрея Вознесенского. Мне лично пришлось после этого достаточно долго беседовать с поэтом, сидели после выплеска «царского гнева», курили. Такое у него состояние было, мог тоже метнуться не в ту сторону, дров наломать… Вот я и не уходил, пока он не успокоился.

Хрущев, может быть сам того и не замечая, а может быть и замечая, приводил к ситуации, которая создавала благоприятные условия западным эмиссарам для рекрутирования недовольных. Эмиссары западных спецслужб брали «гонимых» под свое «крыло», а значит, под влияние.

Между тем обстановка внутри СССР все более накалялась. Хрущевым были недовольны даже его выдвиженцы в высших эшелонах власти. После смерти И. В. Сталина Никита Сергеевич Хрущев объявил о необходимости омоложения руководящих кадров партии и государственного аппарата. Люди старше пятидесяти лет, по его словам, уже «уезжают с ярмарки». Следовало ускорить процесс их отъезда, а на «ярмарку» зазывать молодых подготовленных людей. Среди пришедших выделились А. Н. Шелепин, П. М. Машеров, К. Т. Мазуров, В. В. Щербицкий, Н. А. Егорычев, Н. Р. Миронов, А. И. Аджубей, многие другие.

Возражений такая линия не вызывала, если бы ее осуществление не носило аврального характера. Постепенная смена поколений, безусловно, была бы полезной. Хрущев, правда, недолго настаивал на осуществлении объявленной кадровой политики и по мере утверждения во власти стал забывать «дорогу с ярмарки».

На волне демократизации все заметнее стал вырастать культ личности Хрущева. Он все более концентрировал власть в своих руках, поощрял славословие в свой адрес, стал безапелляционен в суждениях и действиях. Все чаще единолично решал важнейшие государственные дела. Вокруг него сложился круг приспешников, среди которых выделялся зять – Алексей Иванович Аджубей, нередко подменявший собой руководство МИД СССР.

Особую тревогу вызывали бесконечные реорганизации, не позволявшие вести дела, отвлекавшие кадры от повседневной работы. Нагляднее всего это проявилось в разрушении структуры Госплана СССР. Планирующий и контролирующий центр заменили отраслевыми структурами, стоявшими далеко от общегосударственных интересов. Развитие отрасли во многом стало определяться пробивной способностью ее руководителя. Пагубным оказалось и отсечение от Госплана проблем снабжения, контроля за ценами, стратегического планирования. Эти функции были переданы Госснабу, Госкомцен, различным государственным комитетам, комиссиям.

Вместе с тем появились тенденции вождизма. Подхалимы сняли фильм «Наш Никита Сергеевич», провозгласили «великое десятилетие» правления Хрущева. Все это вызывало определенную настороженность, порождало сомнения в искренности лидера, объявлявшего одно, а на деле получалось совсем иное.

Естественно, что создавалась атмосфера не в пользу Хрущева. Авторитет, созданный на критике культа личности Сталина, падал. Нововведения Хрущева вызывали непонимание, а затем и сопротивление. Многие начинания не встречали той поддержки, которая являлась характерной для первых лет пребывания Хрущева на посту лидера партии.