Самуэль Чавкин - Похитители разума. Психохирургия и контроль над деятельностью мозга

У таких новорожденных наблюдается «значительная химическая недостаточность», а окружность их головы «настолько мала, что вероятность того, что из них вырастут вполне нормальные взрослые люди, составляет менее 1/ 1000000». Результаты этих исследований были зачитаны Робертом Б. Ливингстоном на совещании членов Общества неврологов в ноябре 1975 г. «Трудности, с которыми столкнутся эти дети сначала в школе, а затем и в самостоятельной жизни,— отметил он,— непосредственно связаны с недоеданием, пагубно сказывающимся на развитии мозга в утробе матери и в раннем детстве...» Ливингстон обрисовал будущее, в котором, по его словам, «от 1/ 3до 1/ 2миллиона школьников, возможно, будут не в состоянии учиться наравне с другими, поэтому их придется обучать по специальным программам, результатом чего будет более низкий уровень образования, а следовательно, и меньшие возможности продвижения по службе». Ливингстон выступал также перед группой научных работников факультета неврологии Калифорнийского университета в Сан-Диего.

Но даже в тех случаях, когда каких-либо явных неврологических отклонений и не наблюдается, жизнь в нищете может оказать катастрофическое воздействие на восприимчивость ребенка. Некоторое представление о том, как нищета, которая так часто сопряжена с отсутствием родительского тепла и заботы, может искалечить молодую душу или же подавить в ней стремление к росту и развитию, можно получить, ознакомившись с очерками Неда О'Гормана, нью-йоркского поэта, который последние десять лет руководит работой созданного им своеобразного детского сада в Гарлеме. В одном из очерков, опубликованных в «Нью-Йорк таймс», он описывает следующие вполне типичные истории:

Генри говорил коряво, его движения были плохо скоординированы. Отсутствие навыков речи — первое, что чаще всего встречается у детей, попадающих к нам на воспитание. Обычно это квалифицируется как речевой дефект, однако я пришел к заключению, что в большинстве случаев неумение правильно говорить было результатом того, что ребенок слышал лишь неграмотную речь окружающих и практически ни с кем не общался. Основным его занятием был просмотр телевизионных передач.

Генри сломлен постоянной заброшенностью. Он никогда не испытывал ласки и внимания. Он не знал, что делать со своими чувствами. Он тянулся к жизни и родительскому теплу, а видел перед собой лишь экран испорченного телевизора, на котором то появлялись, то исчезали черно-белые полосы... да еще своего деда, доживавшего последние дни в инвалидном кресле. Генри было 6 лет.

Стелле 3 года. Она почти немая, хотя никаких патологических отклонений у нее не наблюдается. Она просто еще не научилась разговаривать. Ее мать застыла в дверях своей квартиры, как закованный в цепи индейский тотем. Когда я наведываюсь к ним по утрам, Стелла безмолвно улыбается, чуть подпрыгивает и бежит мне навстречу. Она ни на что не смотрит и ничего не замечает. Она совершенно не знает, что делать с игрушками, кубиками, мелками или ножницами. Ей нравится играть с Линком, 3-летним мальчиком, который, как и она, за несколько месяцев посещения моего сада превратился из визжащего и ревущего замарашки в прекрасного малыша, с жадностью познающего окружающий мир, несмотря на столь неблагоприятные условия жизни. Стелла — почти немая девочка; Линк — нервный и запущенный ребенок. Мать Линка (как и мать Стеллы) — глубоко несчастная женщина. Ее личная жизнь, дети, квартира — все пребывает в состоянии мертвой отрешенности. Проходят дни — но ничто не меняется. Только глаза ее все тускнеют и тускнеют. Она никогда не смеется, и эта ее отрешенность передается детям. Даниэл (сейчас ему уже 19) пришел в мой детский сад, когда он еще только открылся. В то время мальчику было 9 лет. Год назад я случайно увидел его в дверях дома на 128-й улице (Район негритянского гетто в Нью-Йорке (Гарлем).— Прим. перев.). В моей памяти он был прелестным мальчиком, отличавшимся какой-то особой жизнерадостностью, откровенностью и прямотой.

Но когда я поздоровался с ним, он метнул на меня злобный взгляд, а его тело напряглось так, будто он был готов вот-вот на меня наброситься. Я прошел мимо, но решил оглянуться. И тут я увидел, как он швырнул в меня пустую бутылку из-под кока-колы. Я быстро пригнулся — и бутылка пролетела всего в нескольких сантиметрах от моей головы. С тех пор я его больше не видел [102] N. O'Gorman. The Children. "New York Times Magazine", June 1, 1975. .

Между подростком, «не контролирующим» свое поведение, и тем, кто совершает аналогичные действия в знак протеста против окружающего его общества, существует так много общего, что точный диагноз установить просто невозможно. В своей статье, недавно опубликованной в «Нью Ингленд джорнэл оф медсин», Л. Страуфе и М. Стюарт, которые исследовали проблему лечения неблагополучных детей, пришли к выводу, что «в настоящее время еще не определены какие-либо психические признаки и не разработаны тесты или их комбинации, позволяющие провести разграничительную линию между гиперактивными детьми или подростками с минимальной дисфункцией мозга и детьми, полностью контролирующими свое поведение. Более того, существование синдрома минимальной дисфункции мозга пока еще не установлено» [103] L. Straufe, M. D., M.Stewart, M. D., Treating Problem Children With Stimulant Drugs. "New England Journal of Medicine", vol. 289, № 8, August 1973. .

Несмотря на все эти оговорки, термины «гиперкинез» и «минимальная дисфункция мозга» становятся все более и более обыденными. Во многих школах с переполненными классами измученные учителя, пытаясь как-то справиться со своими 40 учениками, которые вот-вот запустят в них чем-нибудь, с радостью хватаются за любую возможность облегчить свою участь, даже если для этого и приходится квалифицировать непослушного ребенка как гиперактивного. Очень часто именно учитель или директор ставят диагноз и убеждают родителей назначить своему ребенку риталин или декседрин. Родители же, зачастую находящиеся на самой нижней ступеньке социально- экономической лестницы, не в состоянии справиться с возникшей проблемой самостоятельно. Школьный учитель для них большой авторитет, поэтому они прислушиваются к его мнению и соглашаются на то, чтобы их ребенок принимал препараты в течение неопределенного времени.

Судья Джастин Уайз Полиер, которая в течение 35 лет работала в нью-йоркском суде по семейным делам, а сейчас занимает пост директора Фонда защиты детей, высказывает удивление по поводу таких, как она выразилась, «необдуманных» методов. В беседе со мной она сказала: «Я считаю, что мы не можем применять такие необдуманные методы, приводящие к разрушению человеческой личности, точно так же, как не можем рассчитывать на разрешение проблемы преступности несовершеннолетних, помещая подростков в тюрьмы или сажая их под арест.