Яков Гордин - Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 1. Драма великой страны

Штарм 26 – Оржица.

Костенко, Колесников, Варенников” ‹…›.

В безуспешных попытках форсировать реку дивизии израсходовали почти все боеприпасы. Генерал Костенко, не имея связи со штабом фронта, сумел связаться со Ставкой и послал маршалу Шапошникову радиограмму: “Продолжаю вести бои в окружении на реке Оржица. Все попытки форсировать реку отбиты. Боеприпасов нет. Помогите авиацией”.

22 сентября, 3 ч. 47 мин.: “Связь (с штабом фронта. – Я. Г .) потеряна двое суток. 159 сд (стрелковая дивизия. – Я. Г .) ведет бои в окружении в Кандыбовка, 196 сд и 164 сд отрезаны и ведут бои в районе Денисовка. Остальные части окружены Оржица. Попытки прорваться оказались безуспешными. В Оржица накопилось большое количество раненых, посадка санитарных самолетов невозможна в связи с малым кольцом окружения.

22.9. делаю последнюю попытку выхода из окружения на восток. Прошу ориентировать в обстановке и можно ли ожидать реальной помощи. ‹…›”.

Но это была еще не последняя попытка генерала Костенко. 23 сентября в 09.21 он доносил в Генштаб:

“Положение исключительно тяжелое. С наступлением темноты попытаюсь с остатками прорваться в направлении Оржица, Исковцы, Пески. Громадные обозы фронта и раненых вынуждены оставить в Оржица, вывести которых не удалось”» [131].

Генерал Костенко в конце концов с небольшой группой своих солдат пробился из окружения.

Выйдя живым из киевской катастрофы, происшедшей по вине Сталина, он погиб в харьковской катастрофе, о которой пойдет речь.

Немецкий исследователь Г.-А. Якобсен лаконично констатировал:

«21.8–27.8. Битва под Киевом (свыше 600 000 пленных)» [132].

600 000 только пленных…

История киевской катастрофы проходит через все работы, посвященные Великой Отечественной войне, как один из ключевых ее моментов, чреватый самыми тяжкими последствиями.

«В гигантском “киевском мешке” в немецкий плен попало, по сводкам командования вермахта, более шестисот тысяч человек. ‹…›. Не останавливаясь на достигнутом, танковая группа Клейста снова развернулась, на этот раз на 180 градусов, и практически без оперативной паузы, 24 сентября начала наступление на юг, к Азовскому морю. Продвинувшись за 15 дней на 450 км, немцы окружили и взяли в плен в районе Мелитополя еще 100 тысяч человек, затем, развернувшись на 90 градусов, прошли еще 300 км на восток и к 21 ноября заняли Таганрог и Ростов-на-Дону» [133].

Стратегический результат киевской катастрофы, вызванной исключительно дилетантским упрямством и самоуверенностью Сталина, кратко, но внятно очертил Василевский:

«Серьезная неудача, постигшая нас на этом участке боевых действий, резко ухудшила обстановку на южном крыле советско-германского фронта. Создалась реальная угроза Харьковскому промышленному району и Донбассу. Немецко-фашистское командование получило возможность вновь усилить группу армий “Центр” и возобновить наступление на Москву» [134].

Беда в том, что наше общество, значительная часть которого считает Сталина творцом победы, поразительно мало осведомлено о том, что касается реальных фактов Великой войны.

Когда во время телевизионной дискуссии, посвященной роли Сталина в нашей истории, я упомянул о киевской катастрофе и ее последствиях, мой оппонент С. Е. Кургинян, являющийся универсальным специалистом по всем вопросам, с возмущением воскликнул: «При чем здесь Москва?»

Я не рассчитываю, что господин Кургинян прочитает мое сочинение, но, быть может, оно попадется на глаза кому-то из тех, кто смотрел и слушал нашу дискуссию и поймет – при чем здесь Москва.

Связь наступления на Москву с киевской катастрофой отмечается даже в общих и популярных исторических работах:

«Теперь немецкая группировка “Юг” после овладения Киевом начала наступление на харьковском, донбасском и крымском направлениях. Восточнее Киева немцы начали наступление на Брянск, имея своей целью захват Москвы» [135].

В доступных мне источниках нет сведений о «санитарных потерях» Юго-Западного фронта. Но, зная количество пленных, можно себе представить и масштаб потерь в ожесточенных боях сентября 1941 года.

Можно с достаточным основанием предположить, что своевременный отвод мощной группы армий Юго-Западного фронта на заранее подготовленные позиции, как это предлагали военные профессионалы Генерального штаба, существенно изменил бы дальнейший ход событий.

Противник вынужден был бы вести кровопролитные бои и нести тяжелые потери. Немецкая группировка была бы существенно ослаблена, а советская сторона получила бы остро необходимый выигрыш во времени.

Короче говоря, спасибо товарищу Сталину…

Если уважаемый читатель думает, что этот урок, стоивший Красной армии многих сотен тысяч пленных, убитых и раненых, пошел впрок Верховному Главнокомандующему, то он ошибается.

Сталин постоянно и резко вмешивался в планирование боевых операций.

Так, в ноябре, в канун битвы под Москвой, он потребовал от Жукова нанесения упреждающих ударов по готовым к наступлению немецким войскам. Никакие профессиональные объяснения Жукова, что при растянутости линии обороны и недостаточности резервов попытка контрударов крайне опасна, Сталина не убедили.

«Вопрос о контрударах считайте решенным» [136].

Попытка контрударов привела только к серьезным потерям, никак не воздействовав на стратегическую ситуацию.

После успешного новогоднего наступления под Москвой Сталин, вопреки мнению Генерального штаба, разработал собственный план тотального наступления на противника.

Жуков вспоминает:

«– Наша задача состоит в том, – рассуждал он, прохаживаясь по своему обыкновению вдоль кабинета, – чтобы не давать немцам этой передышки, гнать их на запад без остановки, заставить их израсходовать свои резервы до весны…

На словах “до весны” он сделал акцент, немного задержался и затем разъяснил:

– Когда у нас будут новые резервы, а у немцев не будет больше резервов…» [137].

И опять-таки Верховный Главнокомандующий не обратил внимания на возражения профессионалов.

«Выйдя из кабинета, Б. М. Шапошников сказал:

– Вы зря спорили: этот вопрос был заранее решен Верховным.

– Тогда зачем же спрашивали наше мнение?

– Не знаю, не знаю, голубчик! – ответил Борис Михайлович, тяжело вздохнув ‹…›.

План был большой, к сожалению, на ряде направлений, в том числе и на главном, западном, он не был обеспечен достаточными силами и средствами. Это обстоятельство было, конечно, хорошо известно Верховному. Однако он верил, что при имеющихся у фронтов возможностях нам удастся сокрушить оборону немецко-фашистских войск, если строго руководствоваться принципом массирования сил в ударные группировки и умело проводить артиллерийское наступление. ‹…› Однако позволю себе еще раз сказать, что зимой 1942 года мы не имели реальных сил и средств, чтобы воплотить в жизнь все эти правильные, с общей точки зрения, идеи о широком наступлении ‹…›. Переутомленным и ослабленным войскам становилось все труднее преодолевать сопротивление врага. Наши неоднократные доклады и предложения о необходимости остановиться и закрепиться на достигнутых рубежах отклонялись Ставкой. Наоборот, директивой от 20 марта 1942 года Верховный вновь потребовал энергично продолжать выполнение ранее поставленной задачи» [138].