Евгений Антипов - Четверый

А ведь мощный, надо сказать, текст. Все-таки Четвертый был очень талантлив.

Отличный композитор, поэт, умевший «по латыни и по греческому», собравший уникальнейшую библиотеку, он способствовал организации книгопечатания в Москве, создал первую типографию и вошел в реальную историю все-таки не как деспот. Один из самых образованных людей своего времени, он обладал феноменальной памятью и потрясающей богословской эрудицией.

Либеральный реформатор, учредивший принцип народного обсуждения насущных государственных вопросов — 1000 человек разного сословия со всей страны, — с подачи навязчивых гуманистов становится пародийным пугалом. Ибо на его совести жертвы оппозиционеров.

Да, на совести Четвертого и Адашев, и Сильвестр.

…На Анастасии Четвертый женился в 16 лет, совершенно невзирая на родословную. Следствие по делу отравлении жены вышло на пронемецкое окружение Адашева с Сильвестром и, главное, на них самих. И не в первый раз царские любимцы предстают перед своим покровителем как фигуранты по политическим делам. Но тут еще и убийство. Как поступает кровавый деспот? Адашева послал в действующую армию, церковного иерарха Сильвестра — в Кирилло-Белозерский монастырь. Никого из их приверженцев не тронул, потребовал только клятву верности, чтоб «впредь не измышлять измен». Что ж, присягнули.

Присягнул, кстати, и князь Дмитрий Вишневецкий, воевода, да, бросив войско, перебежал к литовцам, к Сигизмунду. У Сигизмунда не понравилось, побежал в Молдавию, набедокурил там. Господарь Стефан отправил Дмитрия в Стамбул к султану. Султан, оценив непоседливого воеводу вальяжным оком, казнил его к шайтану. Каким-то образом и эта казнь засчитана Четвертому в его деспотический актив.

Еще одна страшная история, сообщенная Джеромом Горсеем, гласит, что после постройки храма Василия Блаженного Четвертый повелел казнить зодчих Ивана Барму и Постника — так, от самодурства, на всякий случай. Но через пять лет после казни Иван Яковлевич Барма по прозвищу Постник (это одно лицо) построил казанский кремль: Благовещенский собор, Спасскую башню и еще что-то. В летописях вообще не упоминается о таких оригинальных формах поощрения, как казнь.

Ливонский хронист Бальтазар Рюссов тоже описывает в своих хрониках страшные вещи — как трупы казненных запрудили Волхов и вода заливала цветущие луга.

Только вот луга у хрониста цвели в январе.

Потоки крови, приписанные Четвертому, имеют свойство течь в любую сторону, не согласуясь ни с какой логикой, а недоумения аналитического рода прекрасно разбиваются о формулировку «самодур».

У многих российских самодуров есть одна общая и, действительно, странная черта: имея для казни все юридические основания, они почему-то используют какой-нибудь дурацкий предлог. Например, Юрий Кашин — двоюродный брат Четвертого, проходивший по делу о покушении на царя, — казнен за отказ плясать в маске.

Смерть же затворника Арсения к злодействам преступного режима не приплюсована, что, в принципе, тоже странно.

После подавления восстания в Новгороде пришел к Четвертому преподобный Арсений Затворник: государь, по дороге, которой ты собрался идти на Псков, идти нельзя, опасность; Святый дух мне глаголаши, я тебя поведу. Но наутро преподобного нет. Послали в келью, а преподобный зарезан. Этот эпизод оставлен без соответствующей интерпретации и намеков на Четвертого, а ведь по одной из версий святому Корнелию Четвертый отрубает голову без объяснений, не слезая с коня: как увидит, бывало, царь святого Корнелия, так и рубит ему голову.

Из Новгорода пошли на Псков. Пошли без Арсения. Услышав звон городских колоколов и посчитав звон знаком раскаяния, Четвертый произносит задумчивую фразу, из которой следует, что в репрессиях нужды нет. Во Пскове царя встречает дурачок Никола, который, как юный чапаевец, скачет на палочке: «Иванушка, Иванушка, покушай хлеб-соль, поди, не наелся мясом человеческим в Новгороде?» Царь страшно опечален словами дурачка, и посещение Пскова проходит по регламенту краткого рабочего визита. Впрочем, действия самодуров всегда непредсказуемы.

Кстати, Четвертый совсем не занимается охотой и «не хочет прохлад царских». То есть он-то самодур типичный. Особенно это свойство проявляется в отношении к побежденным: когда после успешного развала ливонской конфедерации пришлось повоевать с поляками-литовцами и когда в 1563 году был отбит Полоцк, гарнизон защитников отпустили с миром, но не только с миром — каждый получил соболью шубу, а городу сохранено судопроизводство по местным законам.

На совести Четвертого и митрополит Филипп, которого он сам же подталкивал на управление метрополией, убеждал, что скромность, конечно, украшает, но украшений должно быть в меру, да и предстоять перед Господом за всю страну — это не столь почетно, сколь ответственно. Составленная царем грамота делает митрополита персоной надструктурной, неприкасаемой, лишает бояр возможности властных манипуляций. Такой альянс светской и духовной власти делал всю вертикаль слишком сильной в глазах коллаборационистов. Для идеологических диверсий используются любые предлоги: проходит год, в перехваченных письмах польского короля Сигизмунда и литовского гетмана Хоткевича к высшим представителям русской элиты — все то же стандартное предложение переметнуться; а в ходе следствия под удар поставлен Филипп, материальчики собраны.

Обличительные речи митрополита Филиппа, которые историки приводят как доказательство антагонизма и оснований для репрессий, строго говоря, не имеют научного подтверждения. То есть совсем не факт, что эти речи были Филиппом произнесены. Зато мотивация шептунов ясна: между царем и митрополитом забивают клин, вертикаль власти дает крен. Тактика проста: клеветать митрополиту на царя, царю на митрополита. И главное — не допустить очного выяснения. Мудрый Филипп прочитывает интригу и говорит о нависшей над ним смерти. Царь тоже не лох, требует доказательств. Поскольку убедительного компромата в Москве собрать не удалось, его подготовили на Соловках. В числе «свидетелей» оказался и ученик Филиппа, весь такой предощущающий епископскую кафедру. Сработало. Царь пытается защитить Филиппа и на суде. Но обвинительная база выбрана умно: поскольку простая «политическая неблагонадежность» не прошла бы, предъявлены некие давние факты. После снятия с должности патриарх направлен в московский монастырь при хорошем содержании, однако заговорщики продолжают интриговать и отправляют его в Тверь. Но еще через год, во время новгородских событий, возникает реальная угроза раскрытия сети заговора, а цепочка тянется и к оппонентам Филиппа. Филипп же, естественно, обретает статус источника слишком информированного.