Владимир Овчинский - Кибервойны ХХI века. О чем умолчал Эдвард Сноуден

Главным фактором нашего благосостояния являлся рост цен на нефть и связанные с ней другие энергоносители. Если в 1998 году за баррель нефти давали 14 долларов, то сегодня — более 100 долларов.

Здесь напрашивается вопрос. Почему же руководство, в начале нулевых осуществившее решительные меры по наведению порядка, обузданию олигархических кланов, пресечению сепаратистских тенденций, не увидело эту опасность, и в каком-то смысле потеряло целое десятилетие для решительной модернизации? Ответ, как ни странно, по нашему мнению, можно найти в многочисленных работах психологов, социологов и клиницистов из России и других стран мира, занимавшихся обследованиями фобий и других патологий у людей, переживших техногенные, природные катастрофы, и оказавшихся в районах чрезвычайных событий. Работы практически всех, даже не знакомых друг с другом авторов, говорят примерно об одном и том же.

Люди, пережившие закритичный уровень стресса в результате катастрофических событий в значительной степени утрачивают навыки самостоятельных действий, отказываются осуществлять какие-либо дополнительные усилия, полностью теряют склонность к волевым действиям, предрасположенность к риску и стремятся к спокойной, упорядоченной, что называется «сытой» жизни, по возможности, перекладывая ответственность за любые решения на какие-то другие инстанции. Зачастую эти инстанции они воспринимают как своего рода «магического спасателя», который должен решить за них все их проблемы. Такая компенсаторная реакция и тип поведения имеют место вне зависимости от уровня развитости общества, профессионального, квалификационного или имущественного состава обследованных групп. Сходные результаты были получены и после Чернобыля и Спитака, и на Гаити, и, казалось бы, в продвинутых Соединенных Штатах, в Новом Орлеане после урагана «Катрин».

Представляется, что вторая половина 80-х — 90-е годы в России как раз и стали длительным периодом закри-тичного стресса для основной части населения Российской Федерации. Соответственно в послестрессовой ситуации оно могло действовать только в соответствии с выявленными закономерностями. Власть же в данном случае просто подстраивалась под объективную ситуацию и действовала исходя из жестких поведенческих стереотипов основной части российского социума. При этом, кстати, надо иметь в виду, что и сама власть является частью этого социума.

Иными словами, вся страна — и богатые, и бедные, и миллиардеры, и малообеспеченные слои населения, чьи доходы росли опережающими темпами, превратились в большой и дружный коллектив рентополучателей, живших на то, что завоевали и построили предки. При этом нынешнее поколение россиян бездумно отнимало будущее у своих детей и внуков. Если бы рост доходов хоть как-то был увязан с заботой о наращивании технологического потенциала, обновлением основных фондов, то это было бы полбеды. Но у нас случилась беда в полный рост.

Если в период модернизации норма накопления в структуре ВВП составляла, например, в Германии и Японии 40–60 %, в Китае — более 30 %, то в России она не поднималась выше 20 %. Да и то значительная часть этих накоплений оказалась потрачена на новые версии «проектов века».

По мнению помощника Президента РФ А. Белоусова: «В российской экономике накопился колоссальный инвестиционный долг. И не только в инфраструктуре. Средний срок службы оборудования в ряде важных отраслей российской промышленности составляет 20 лет. А в реальности эта «средняя температура по больнице» означает, что российская экономика состоит из двух разных частей. Одна работает на относительно новом оборудовании, другая — на оборудовании в лучшем случае 70-х годов. Нередко на заводах, имеющих госзаказ, то есть работающих и достаточно успешных на общем фоне, можно встретить вот такой своеобразный набор оборудования: в литейке — импортная американская машина 1935 г., сварка ведется на советском оборудовании 60-х годов, при этом может быть внедрена какая-нибудь специальная компьютерная система на одной из финальных стадий производства». Общий уровень износа производственного оборудования в России достиг в 2013 году ужасающей величины — 80 %.

Выдающийся и всемирно известный российский экономист Г. Ханин считает: «Самое опасное: за 20 лет произошло беспрецедентное, большее, чем во время Великой Отечественной войны, сокращение основных фондов, то есть материальной базы экономики. Часть этих фондов разрушена и растащена, сдана на металлолом, часть крайне изношена… При этом почти на 30 % (и это тоже беспрецедентно) сократилась реальная производительность труда».

Впрочем, значительная часть нашего экономического истеблишмента считает, что ничего страшного не происходит. Например, главный советник руководителя Аналитического центра при Правительстве РФ Леонид Григорьев полагает: «Катастрофы никакой нет, пока цены на нефть остаются в районе сотни. Потребление «кормится» за счет импорта. Получили деньги, вывезли что смогли, на остальное купили потребительские товары и живем. Медленно, спокойно окончательно превращаемся в нефтеэкспортирующую страну латиноамериканского толка». Ничего, что доля российского высокотехнологического экспорта в общемировом объеме равна размерам статистической погрешности, порядка 0,6 %.

Однако жить по Л. Григорьеву вряд ли получится. Дело здесь заключается в особенностях ценообразования на нефть и другие энергоносители, а также ситуации на этих рынках. Известно, что в последние годы темпы экономического роста в России падают даже при сохраняющихся высоких ценах на энергоносители. Сегодня уже правительство обсуждает вопрос, насколько длительным будет период сверхнизких темпов экономического роста, и вступила или нет российская экономика в период рецессии, которая на академическом языке скрывает простое и понятное слово «кризис». При этом понемногу уменьшается и экспорт нефти. Возможно в будущем такое же может произойти и с газом в силу ужесточающейся конкуренции на мировых рынках. Но главное не в этом.

Взлет цен в текущем веке на энергоносители лишь в небольшой части связан с резко возросшим потреблением Китая, Индии, Бразилии и других новых индустриальных стран, на которые приходится не более 10 % общего мирового потребления. Главным стало то, что в 90-е годы помимо физической нефти на рынке во все возрастающих объемах появилась так называемая «бумажная нефть». Это — торгуемые на биржевых площадках фьючерсы на поставку нефти, а затем газа, а также другие производные, имеющие общее название «деривативы». Сегодня объем сделок с бумажными энергоносителями значительно превышает объем сделок с реальной нефтью. Соответственно, спекулятивная составляющая в цене нефти и привязанных к ней ценах на другие энергоносители постоянно растет, и составляет по различным оценкам от 40 до 60 % в общей цене.