Николай Устрялов - Этика Шопенгауэра

Итак, единственным основанием морально ценной деятельности является "то прозрение в principium individuationis, которое одно, уничтожая разницу между собственным и чужим индивидуумом, осуществляет и объясняет идеальную благость помыслов вплоть до самой бескорыстной любви и великодушного самопожертвования ради других". Сострадание - "великое таинство этики" снимает границу между я и н е я, разрушает обман явлений, касается подлинной сути вещей. Но Шопенгауэр не останавливается на этом метафизическом оправдании любви, и не любовь выдается им за верховный принцип морали. Сострадание представляется ему лишь средством, лишь путем, лишь подготовительной стадией. "Когда прозрение в принцип индивидуации, - пишет он, - достигает высокой степени ясности, оно немедленно оказывает еще более глубокое влияние на волю. Именно, если в глазах какого-нибудь человека пелена Майи стала так прозрачна, что он не делает уже эгоистической разницы между своею личностью и чужой, а страдание других индивидуумов принимает так же близко к сердцу, как и свое собственное, и потому не только с величайшей радостью предлагает свою помощь, но даже готов жертвовать собственным индивидуумом, лишь бы спасти этим несколько чужих, - то уже естественно, что такой человек, во всех существах узнающий себя, свое сокровенное и истинное я, должен бесконечные страдания всего живущего рассматривать как свои собственные и приобщить себя несчастью вселенной. Ни одно страдание ему не чуждо более... Он познает целое, постигает его сущность и находит его погруженным в вечное исчезновение, ничтожное стремление, внутреннее междоусобие и постоянное страдание, - всюду куда бы ни кинул он взоры, видит он страждущее человечество, страждущих животных и преходящий мир. И все это лежит теперь к нему в такой же близи, как для эгоиста - его собственная личность. И разве может он, увидев мир таким, тем не менее утверждать эту жизнь постоянной деятельностью воли и все теснее привязываться к ней, все теснее прижимать ее к себе? Если тот, кто еще находится во власти обособленности, эгоизма, познает только отдельные вещи и их отношения к его личности, и они поэтому служат источником все новых и новых мотивов для его хотения, - то, наоборот, описанное познание целого, сущности вещей в себе, становится квиэтивом всякого хотения. Воля отворачивается от жизни; она содрогается теперь перед ее радостями, в которых видит ее утверждение. Человек доходит до состояния добровольного отречения, резигнации, истинной безмятежности и совершенного отсутствия желаний... С волей его совершается переворот: она уже не утверждает своей собственной, в явлении отражающейся сущности, - она отрицает ее. Симптом этого заключается в переходе от добродетели к аскетизму. Человек уже не довольствуется тем, чтобы любить ближнего как самого себя и сделать для него столько же, сколько для себя, в нем возникает отвращение к той сущности, какая выражается в его собственном явлении, его отталкивает воля к жизни, зерно и сущность мира, который он признал злополучным. Он отвергает эту появляющуюся в нем и уже в самом его теле выраженную сущность и своею жизнью показывает бессилие этого проявления, вступает с ним в открытую вражду... Таким образом, внутренняя сущность святости, самоотречения, умерщвления воли, аскетизма выражается как отрицание воли к жизни, наступающее после того, как совершенное познание собственной сущности становится для воли квиэтивом всякого хотения. Истинное спасение, искупление от жизни и страдания немыслимы без полного отрицания воли... Самое великое, самое важное и знаменательное явление, какое только может представить мир, - это не всемирный завоеватель, а победитель мира, т.е. не что иное, как тихая и незаметная жизнь человека, осененного таким познанием, вследствие которого он подавляет и отвергает все собою наполняющую, во всем живущую и стремящуюся волю к жизни, ту волю, чья свобода проявляется только здесь, в нем одном, обращая его поступки в совершенную противоположность обычным. Здесь единственный путь, где свобода воли непосредственно вступает в явление". Совершается "поразительная, кафолическая, трансцендентальная перемена... Такой человек, одержавший наконец решительную победу после долгой и горькой борьбы с собственной природой, остается еще на земле лишь как существо чистого познания, как неомраченное зеркало мира. Его ничто уже больше не может удручать, ничто не волнует, ибо все тысячи нитей хотения, которые связывают нас с миром и в виде алчности, страха, зависти, гнева влекут нас, в беспрерывном страдании, туда и сюда, - эти нити он обрезал. Спокойно и улыбаясь, оглядывается он на призраки этого мира, которые некогда могли волновать и терзать его душу, но которые теперь для него столь же безразличны, как шахматные фигуры после игры, как сброшенные поутру маскарадные костюмы, тревожившие и манившие нас в ночь карнавала. Жизнь и ее образы носятся теперь перед нами как мимолетные видения, подобно легким утренним грезам человека, наполовину проснувшегося, грезам, сквозь которые уже просвечивает действительность и которые не могут больше обманывать; и как сам он, так испаряются наконец и эти видения, без насильственного перехода".

Такова роль нравственности в системе Шопенгауэра. "Ценность жизни заключается в том, что жизнь учит больше ее не хотеть... Рассматривая волю к жизни с общей и объективной точки зрения, мы должны мыслить ее как объятую некоторой мечтой. Освободиться от этой мечты, т.е. отвергнуть все данное стремление воли, - это и есть то, что в религии называют самоотречением, abnegatio sui ipsius: ведь наше истинное я, это - воля к жизни. Моральные добродетели, в своем чистом виде, вытекают из того, что воля к жизни, прозревая в начало обособленности, узнает самое себя во всех своих проявлениях; эти добродетели представляют собою прежде всего признак или симптом того, что проявляющаяся воля уже не находится всецело во власти указанной мечты, а стала разрушать ее; говоря метафизически, воля уже расправляет свои крылья для того, чтобы улететь от этой иллюзии... Праведность обращается в средство, содействующее отрицанию воли к жизни: ведь результатом праведности служат горе и страдания, - этот истинный удел человеческой жизни, - а они ведут к резигнации". Таким образом, моральные добродетели - не конечная цель, а только ступень к ней. Что же касается конечной цели, высшего блага, то, "если нам хочется наградить почетной ролью, как заслуженного воина, старое выражение, с которым привычка не позволяет совсем расстаться, то можно, выражаясь тропически и фигурально, назвать абсолютным благом, summum bonum, полное самоустранение и отрицание воли, истинную безвольность, которая, однако, навеки утоляет и укрощает порывы желания, одна сообщает довольство уже ненарушимое, одна освобождает от мира". Ибо "нет воли - нет представления, нет мира". 43