Юрий Поляков - Левиафан и Либерафан. Детектор патриотизма

— Согласно теории, революционная ситуация базируется на экономических причинах, следствие которых — недовольство властью. Вот сейчас возникли экономические причины — кризис, помноженный на санкции, привел к тому, что народные массы стали беднее. Но, вопреки той логике, рейтинг власти растет. Чем это объяснить?

— А почему я должен хуже относиться к власти, которая, например, вернула России ее исконные территории? Почему этого не сделали либералы, когда они были у руля? Мне всегда хочется спросить: ребята, вот вы такие умные, что ж не подняли вопрос про Крым, когда сидели в Беловежской пуще? Кравчук тогда за незалежность все бы отдал, даже стратегические запасы сала. Я служил в Германии, наша часть стояла прямо на краю Гамбургского транзитного шоссе, а над ним шел воздушный коридор, по которому беспрепятственно из ФРГ в Западный Берлин летали самолеты. Проигравшая Германия получила этот коридор по договору. А мы в Калининград коридор не оговорили. Почему? Что ж это за государственные мужи? Кто бы отказал в таком транзитном коридоре? Белоруссия? Литовцы? Никогда, они с трепетом ждали, когда у них про Клайпеду спросят. Ни о чем не спросили. Теперь, когда наконец-то наша власть стала задумываться об утраченном, почему должно это раздражать? Потому что представителям креативного класса придется менять машину не каждый год, а раз в два-три? Перебьются.

— То есть, вот это главный критерий, который…

— Это не главный критерий. Это один из критериев.

— Но один из решающих, да?

— В какой-то мере. Если бы Крым не стал, как и положено, российским, там бы сейчас уже была американская база. Нам пришлось бы бросать гигантские деньги, чтобы как-то защититься. Уровень жизни просто рухнул бы. Или мы сжались бы до размеров Московского княжества. Вы хотите этого? Разве после развала Союза стали жить лучше? Я не хочу.

— Ну, вы резки в оценках…

— Я же не атташе по культуре. Думаю, и роман мой вызовет скандал. Я пишу о том, что обычно замалчивается.

— Сейчас все чаще приходится слышать, что вот то, что переживает сейчас Украина, мы уже прошли в начале 90-х…

— Нет, это не так. В начале 90-х в России к власти пришли люди, настроенные абсолютно антинационально, антипатриотически. Вспомните Бурбулиса! Я-то хорошо помню. В декабре 1993 года «Комсомольская правда» напечатала мою статью «Россия накануне патриотического бума». Смелое решение. Ведь тогда слово «патриот» было практически запрещено после расстрела Белого дома. Мне звонили и говорили: ты что, с ума сошел, какой бум, все, с патриотизмом покончено, у власти транскосмополиты, которые сдают интересы государства как пустые бутылки, по гривеннику штука.

— Кстати, тогда вообще была в ходу фраза «Все 70 лет у нас было плохо…». Каждый материал в газете начинался этими словами. Какой уж там патриотизм?

— Вот именно. А на Украине сейчас пришли к власти ультранационалисты. Представьте себе, что начнется в России, если завтра наша власть скажет: никаких вам автономий, никаких языков, кроме русского. Страна развалится.

— Но результат-то похожий получается. У нас в 90-х годах распродавали страну, сейчас примерно то же самое происходит и на Украине.

— Распродавали. Но режимы по идеологической направленности абсолютно разные. Россия уцелела, преодолев, с одной стороны, олигархический космополитизм (не полностью!). С другой стороны, мы не впали в ультранационализм, — это хорошо. Но так и не озаботились русским вопросом. Это плохо. А Украина впала в галицийское неистовство. Разве думали офицеры Австрийского генштаба, придумывая концепцию «украинства», что вызовут к жизни такие химеры? Геополитическое значение Австрийской империи сжалось до размеров венского шницеля, а запущенный ими этнопроект набирает обороты. Надеюсь, на Украине рано или поздно придут к власти люди, которые понимают, что нельзя всех сделать галичанами. Так не бывает. Но к тому времени Украина значительно уменьшится. Лет через 20, когда страсти усядутся, и Украина, полагаю, сожмется до размеров, в каких пришла в щедрый Советский Союз, получив Крым, Львов, Донбасс, Харьков. Там будут горевать и сокрушаться. «Какими мы были идиотами! Нам подарили то, за что другие народы сражаются веками, а мы из-за какой-то хуторской спеси все потеряли». Я не геополитик, это мой гуманитарный прогноз.

— Будем надеяться, что какой-нибудь украинский писатель, может, Анатолий Шарий, напишет примерно такой же роман о своих переменах… Одной из причин разрушения СССР многие политологи считают то обстоятельство, что экономику СССР, прежде всего, подкосила гонка вооружений. Вам не кажется, что появились симптомы возвращения этой гонки?

— Гонка вооружений — это неизбежное зло. Пока существует угроза войны, любое государство, которое хочет сохранить суверенитет, должно держать порох сухим. Николай Второй, прекраснодушный наш император, в свое время предложил всеобщее разоружение, за десять лет до Первой мировой войны высказался в этом духе. Его подняли на смех, на том все закончилось. Разумно выстроенный ВПК может вытянуть всю экономику. Я не специалист, но в 90-е годы у нас вообще не было гонки вооружений, мы ничего не тратили на ВПК, только крейсера на иголки резали. И что — разбогатели? Армия голодала. Я жил в 90-е на Хорошевке. Рядом стояла воинская часть, где, кстати, я был в «карантине», когда сам призвался в 76-м. Так вот, пока идешь в магазин, обязательно 2–3 солдатика подойдут и попросят на хлеб. И я, как автор повести «100 дней до приказа», чувствуя свою вину, всегда им давал деньги. У меня это даже описано в романе «Замыслил я побег». И что? Исключив расходы на оборону, мы в 90-е годы стали жить лучше? Нищими стали все, кроме нескольких десятков прохиндеев, которых почему-то величают «олигархами».

— Юрий, а про нынешнее наше время не хотите написать роман?

— Так ведь роман «Любовь в эпоху перемен» и о нашем времени. Газетой «Мир и мы», где разворачивается сюжет, владеет олигарх по прозвищу «Кошмарик». Чувствую, что некоторые параллели не понравятся… Вы думаете, я романтизирую нынешнюю жизнь? Нет. Многое в сегодняшней жизни не устраивает. Но по крайней мере мы вернули суверенитет, сами стали определять, как нам жить дальше. Я не хочу жить в такой России, жизнь которой определяют какие-то «псаки» за океаном. Не хочу!

— То есть, это все-таки роман о двух эпохах перемен?

— Конечно. Я заставляю читателя сравнивать. Иногда эти сравнения в пользу того времени. Иногда в пользу этого. Но роман не трактат, где в правый столбик пишем плюсы социализма, в левый — капитализма, а внизу сухой остаток. Нет, проза дает более сложную картину мира.