Олег Кашин - Власть. Монополия на насилие

Годы в московской журналистике, надеюсь, не обтрепали мои народные (я из Калининграда, диплом технического вуза, полтора года морской практики, ничего креативного) черты, и я хочу, потрясая этими чертами перед лицами моих креативных друзей, сказать, что эта входящая в моду кающаяся жалобная позиция — гораздо более снобская, хамская и оскорбительная для, уже без кавычек, простых людей. Потому что, если ты признаешь вину перед простыми людьми, то ты себя ставишь вне их (только не надо говорить, что ставишь себя ниже, ага) в строгом соответствии с теорией Говорухина и на радость полпреду Холманских.

Тихий, забитый, но мудрый богоносец, в промежутках между трудом на танковом заводе и просмотром «Дома-2» голосующий за Путина.

Но это еще полбеды. Соглашаясь с этим несуществующим конфликтом, ты соглашаешься и с тем образом народа, который рисовали все те же Говорухин, Холманских и прочие их друзья вплоть до знаменитого политолога Перлы. Тихий, забитый, но мудрый богоносец, в промежутках между трудом на танковом заводе и просмотром «Дома-2» голосующий за Путина. Как выразился еще один известный журналист-народник из хорошей семьи, они не виноваты, что родители им не подсовывали в детстве Бродского.

Бродского, наверное, действительно не подсовывали, но ведь и богоносность не подсовывали тоже. «Простые» семьи, то есть семьи, дети которых никогда не бывали не то что в детском клубе «Шардам» у Мити Борисова, но даже в Московском метрополитене, живут, как ни шокирующе для «креативного класса» это прозвучит, ровно по тем же правилам, по которым живут «хорошие семьи», состоящие из нескольких поколений выпускников 57-й московской школы. Правила действительно простые: если родители любят детей, они будут работать на двух или трех работах, возьмут кредит или продадут собственную почку, только чтобы дети учились, реализовывались, уезжали, в конце концов, в Москву. В этих простых правилах нет ни слова «Путин», ни слова «быдло». В них нет вообще никакой политики, а есть что-то настолько честное и вечное, что на фоне этого честного и вечного даже стыдно думать о «креативном классе».

И кстати. Представьте себе такую семью — в которой родители ходят в обносках, но оплачивают детям учебу и покупают им гаджеты. Представьте, что в этой семье мама или папа пилит сына или дочку: эх ты, мол, балбес, посмотри вон на Свету из соседнего барака, она вон какая молодец — вступила в движение «Сталь» и барабанит в барабан. Если вам трудно представить, что я имею в виду, перенеситесь в поздний совок. Такая же семья, и мама говорит сыну — балбес, посмотри на соседского сына, он председатель совета дружины, и в комсомольских рейдах участвует, и стенгазету еще рисует, хорошую карьеру сделает.

Света, вступающая в движение «Сталь», чтобы сесть в социальный лифт, — хитрое и циничное существо, не нуждающееся ни в поддержке, ни в жалости.

Вообще-то я не удивлюсь, если кто-нибудь подумает, что в семьях, где детям не подсовывают Бродского, так и бывает, но на самом деле так не бывает. К людям, пытающимся исправить свое социальное положение не с помощью труда, а с помощью активизма, нормальные «простые люди» относятся так, как они того и заслуживают — со сдержанным презрением. Света, вступающая в движение «Сталь», чтобы бить в барабан на митинге и сесть по этому поводу в социальный лифт, — хитрое и циничное существо, не нуждающееся ни в поддержке, ни в жалости. Точно таким же существом стоит считать и рабочего, идущего в рабочий день на «путинг» и понимающего (а он понимает, понимает), что чем громче он будет кричать «Путин, Путин!», тем больше шансов у его предприятия получить выгодный заказ на ненужную продукцию. Таких рабочих на всем заводе, кстати, — человек десять. Их легко вычислить по новым четвертым айфонам, которые им выдала администрация, но они почему-то не всегда выходят с этими айфонами из дома.

Те люди, которых сейчас вдруг стало модно считать подходящим объектом для покаяния и примирения, — это не народ, это активисты. И, уже как ветеран «креативного класса» и «Болотной площади», я с удовольствием готов заявить, что да, с этой социальной группой у меня есть конфликт, и выходить из него с поднятыми руками («Мы проиграли, когда сделали из Светы посмешище») я считаю ужасной глупостью.

А что касается конкретной Светы Курицыной — про нее вообще-то и думать нечего; я знал Кристину Потупчик, когда она была такой же «Светой из Иваново», и ничего кошмарного с ней в конце концов не случилось, хорошо сейчас живет и пользуется популярностью. У Светы тоже все будет хорошо. В дирекции общественно-правового вещания НТВ, где она сейчас работает, большая текучка кадров, и, продержавшись там несколько месяцев, Света вполне может стать, например, автором новой «Анатомии протеста». И обязательно найдется кто-нибудь, кто посмотрит эту передачу и почувствует себя полным ничтожеством.

28 июля 2011. Одного почтового служащего однажды спросили: «Ты сидишь целый день на почте и ставишь штампы на конверты, скажи, тебя утомляет такая работа?» Почтовый служащий ответил: «Что вы, она не настолько монотонна, как кажется — каждый день я меняю дату на штампе».

Я думаю, если спросить руководителей Института современного развития Игоря Юргенса и Евгения Гонтмахера, не надоело ли им четвертый год подряд прогнозировать скорую либерализацию под руководством Дмитрия Медведева, они тоже ответят «Что вы, у нас совсем не монотонная работа, время от времени мы меняем даты в своих прогнозах».

Вчерашнее выступление Гонтмахера и Юргенса, согласно которому Дмитрий Медведев должен, цитирую, «перейти Рубикон», выглядит уже не как продукт политологической мысли, а как произведение современного искусства, такой арт-проект ради арт-проекта. Время от времени выходят на сцену двое, говорят «Медведеву пора перейти Рубикон», публика аплодирует, двое уходят. И так до следующего раза.

Три с половиной года назад, когда Дмитрий Медведев только стал президентом, было модно сравнивать его воцарение с горбачевской перестройкой. Собственно, Игорь Юргенс и Евгений Гонтмахер в немалой степени способствовали возникновению такой моды. Три с половиной года — это серьезный срок. Если сравнивать наше время с перестройкой, начавшейся весной 1985 года, то получится, что у нас сейчас осень 1988. К этому времени Горбачев полностью очистил политбюро от соратников Леонида Брежнева, вернул из ссылки Сахарова и назначил первые свободные выборы в парламент. На заводах директоров избирают прямым голосованием. Кооперативное движение уже стало серьезным фактором в советской экономике — даже скандал с кооперативом АНТ, продававшим за границу советские танки, уже позади. Уже идет война в Нагорном Карабахе, в Прибалтике уже существуют народные фронты и движения в поддержку перестройки, с которыми местные компартии по сути делят свою уже совсем не абсолютную власть. По истечении трех с половиной лет можно было смело сказать, что горбачевская либерализация уже состоялась и стала необратимой.