Александр Проханов - Алюминиевое лицо. Замковый камень (сборник)

У ограды дома спорили два мужика, остервенелые, красные, ненавидящие. Толкали друг друга в грудь кулаками, пока один не хрястнул другого в лицо, выбивая из носа красные брызги, и они сцепились в комок, грызли друг друга, рвали рубахи, бессвязно крича и охая.

Из проулка вывернул сельский дурачок. Слюнявый рот был растянут в идиотской улыбке, синие, слезящиеся глаза смотрели блаженно вдаль. Он прижимал к груди недопитую бутылку. Останавливался, запрокидывал небритую шею и сладостно вливал в себя водку, захлебываясь, постанывая и икая.

Из дома выбежала босая, в разорванной кофте женщина, пьяно споткнулась, кинулась по улице, голося:

– Ой, мамочки родные, за что он меня топором! Отымите топор у зверя!

Вслед ей вышел из калитки мужик в рубашке навыпуск, с мутными злыми глазами:

– Бежи, бежи, сука! Вернешься, все одно зарублю!

Село хрипело, шевелилось, звякало. Открывались и захлопывались окна. Стучали двери. Люди выбегали из домов и снова вбегали, словно торопились совершить какое-то неотложное дело. У тех, кто вбегал, в руках блестели бутылки. У тех, кто выбегал, лица были сосредоточенные, одержимые страстью, обращены все в одну сторону, где находилась одна для всех желанная цель.

Зеркальцев, испытывая страх и страдание, шел по селу, чувствуя, что на село совершено нападение. Жители, собравшиеся на сход, захотели освободиться от гнета, сбросить захватчиков, подняли восстание. Но захватчики кинули на подавление бунта карателей, и восстание было жестоко подавлено, в селе шла расправа.

У крыльца правления, где еще недавно толпился сход, теперь было пусто. Одиноко и дико трепетал красный флаг с серпом и молотом, и в этом трепете бессмысленного флага был ужас подавленного восстания, безнадежность сопротивления.

«Мой народ! – думал он отрешенно. – Мой народ!»

Магазин, ярко-оранжевый и зловещий, был открыт, и казалось, сход переместился внутрь магазина. За прилавком орудовала дородная грудастая продавщица с высокой крашеной прической. Ловко ставила на прилавок бутылки, шлепала пакетики с плавленым сыром, сгребала деньги. С ней нервно шутили, торопили, заискивали, а она улыбалась большим ртом с золотыми зубами, поигрывала в руках блестевшими бутылками.

У магазина, на земле, спиной к столбу сидел инвалид в камуфляже. Перед ним в траве валялась пустая бутылка. Он закрыл глаза и покачивался. Его одутловатое лицо было воспалено, словно обгорело на солнце. И это был афганский загар, и он, раненный, прислонился к скале, и где-то летел, все не мог долететь спасительный вертолет.

У магазина стоял мужик с расцарапанным лицом, в синей рубахе, тот, кто предлагал запретить продажу водки, грозил переколотить бутылки с проклятым зельем. Его лицо набрякло, царапины вскрылись и сочились кровью. Он держал в руке тонкий грязный стакан, полный на треть. Безумно смотрел в глубь стакана, высматривая в нем что-то ненавистное и смертоносное. Скалил желтые зубы:

– Пущай, говорю, эта чеченка к нам придет и взорвет нас к ядрене матери! Пущай они луч свой гребаный на нас направят и сожгут, как говно собачье!

Он углядел в стакане ненавистную точку, источник своих страданий, удаленный центр, из которого неслась погибель. Сжал стакан, напрягая в запястье жилы. Стакан хрустнул, осколки впились в ладонь. Водка и кровь смешались, розовые струи полились на землю. А он жутко скалился, сжимал осколки, давил невидимую гадину, не давая ей ускользнуть.

Тут же мял гармонь маленький мужичок в кепке. Он разваливал на стороны малиновые меха, которые издавали звероподобный рык. Ждал, когда звук утихнет в малиновом чреве инструмента. С силой сжимал гармонь, извлекая рыдающий звон, дожидаясь, когда он умолкнет. И по его мелкому, с воробьиным клювиком лицу бежали обильные слезы.

За магазином, в крапиве, Зеркальцев увидел председателя. Тот сидел, заломив руки за спину, словно его кто-то скрутил веревкой. Мотал набрякшей шеей. Хрипел, выговаривая:

– Пусти! Пусти!

Но путы его не пускали. Он напоминал связанного бунтаря, которого готовились выдать карателям.

Какая-то баба визгливо набежала на Зеркальцева:

– Ты опять пришел детей моих забирать? Уйди, гад! Я их лучше в избе запру и спалю заживо, чем тебе, живодеру, отдам!

Старуха замахнулась на него клюкой:

– Ты зачем монашек увез? Бери и меня вези! Мучай нас, мучай, а мы за Христа пострадаем!

Мальчишка кинул в него пустой бутылкой, промахнулся, и упавшая бутылка разбилась. Другой запустил в него камнем. Зеркальцев прибавил шагу, еще и еще. Мальчишки за ним бежали, кидали камнями, кричали:

– Мент! Мент!

Зеркальцев побежал туда, где у столба с пустым гнездом стоял его «Вольво-ХС90». Открыл дверцу, кинулся на сиденье и пустил машину, услышав, как камень звонко ударил в корпус. Мчался по шоссе, чувствуя, как душат его рыдания. Горячие комья слез подкатывались к горлу и останавливались, душили его. И чтобы не задохнуться, он жал на газ, слыша, как ревет вокруг растерзанный воздух.

Зеркальцев вернулся в отель «Милорд» в изнеможении. Отогнал автомобиль на стоянку и рассматривал вмятину, оставленную камнем на полированном кузове. Изысканное изделие европейской цивилизации, рассчитанное на благородного и утонченного пользователя, столкнулось с диким русским камнем, орудием ненависти, беды и беспомощности. Он, Зеркальцев, отождествив себя с бедствующим народом, был одним из тех, кто выпустил этот камень. Выпустил в самого себя, который в глазах народа являлся виновником народных несчастий и бед. И следовало выбирать между тем Зеркальцевым, который, повязанный путами, сидел в крапиве вместе с пьяным председателем. И тем, который, элегантный и легкомысленный, двигался с микрофоном среди сверкающих автомобильных салонов и своим чарующим баритоном услаждал слух ценителей комфорта и благополучия.

В номере он долго смывал с себя ядовитую угарную пыльцу. Старался успокоиться, глядя на фасад церкви, с которой ушло солнце, и стена, напоенная за день лучами, теперь медленно их отдавала. Церковь светилась нежно-голубым серебром, и иностранцы, должно быть финны или немцы, фотографировались на фоне прекрасной стены.

Он передал репортаж в Москву, приглашая счастливых обладателей ХС90 в увлекательное странствие по неизвестной России, которая любителям экзотики должна показаться такой же фантастической и загадочной, как экваториальная Африка.

Раздался звонок. Звонил Василий Егорович Макарцев, глава православного братства:

– Любезный Петр Степанович, отец Антон сообщил мне о вашем визите в обитель. Я знаю, вы прикладывались к мощам преподобного. Старец Тимофей и после смерти исповедует и отпускает грехи.