Александр Проханов - Алюминиевое лицо. Замковый камень (сборник)

Известный телевизионный ведущий, академик телевидения, старожил экрана, законодатель телевизионной моды, бравирующий своим американским происхождением, утонченно иронизирующий по поводу русской действительности. Он мягко пробирался в толпе, с его лица не сходила улыбка, адресованная всем сразу, и каждый, на кого падал свет этой улыбки, считал себя счастливцем. Мэтр был лысый, с бугристым черепом и лисьим ртом. От него исходила странная желтизна, и он напомнил Зеркальцеву фонарь с желтым отражением в черной воде канала.

Дама неопределенных лет с лицом юной барышни – результат многочисленных искусных подтяжек – сияла васильковыми глазами, под цвет которых было подобрано нежно-голубое платье. Она была вдовой известного демократа. В знак памяти об усопшем деятеле она получила от президента должность сенатора экзотической республики. Предпочитала рядиться в розовое и голубое и в таком весеннем виде позировала у могилы супруга, являя странный вид вдовства. В ее цветастости и свежести была яркость искусственного цветка, которым украшают жестяной могильный венок.

Чуть прихрамывая, в помятом костюме, с коричневым морщинистым лицом, прошел профессор экономической академии, светило либеральной экономики, постоянно укорявший правительство за неверный экономический курс. Его любила либеральная общественность, его шелестящий голос часто звучал в эфире радиостанции. Он делал экономические прогнозы, которые порой не сбывались. Зеркальцеву он напомнил кожаную стоптанную туфлю с торчащим наружу язычком, на которой мягко отпечатались все мозоли, искривления и выпуклости уставшей ходить ноги.

Так он стоял у стены, обмениваясь взглядами и поклонами, делая маленькие глотки итальянского вина, забавляясь игрой, в которой наделял проходивших гостей сходством с предметами, рыбами и животными. И когда мимо провели под руку грузную, с распухшими ногами революционерку, несгибаемо ненавидящую органы государственной безопасности, Зеркальцев сравнил ее с истлевшим сундуком, который выкопали из земли и на котором виднелось клепаное, опоясывающее крышку железо.

– Петр, дорогой, я знала, что тебя здесь увижу! – К нему на шею бросилась красивая белокурая женщина с холеным загорелым лицом, в которой он узнал свою бывшую жену Светлану. За ней возвышался ее нынешний муж, бельгиец с белесой щетиной, напоминавший добрую большую собаку. – Я слышала, что ты весной был в Бельгии. Так почему же к нам не заехал? – Она щебетала, счастливо переводя глаза с него на своего мужа, который протянул Зеркальцеву большую теплую руку с обручальным кольцом.

– Я участвовал в автопробеге Гамбург – Брюссель – Париж, и у меня просто не было времени вас навестить, – ответил Зеркальцев, с удовольствием рассматривая тонкое лицо в весеннем средиземноморском загаре, которое когда-то любил, а теперь просто любовался утонченным носом, воздетыми бровями и маленьким пунцовым ртом, как на суздальской иконе. – Как Алеша? Он мне давно не звонил. – И, спросив, удивился равнодушию, с которым спрашивал о сыне. Тот учился в Монсе под Брюсселем в университете, по окончании которого собирался работать в фирме отчима, продвигать на рынок какие-то лазерные технологии.

– С Алешей все хорошо, – отмахнулась она от вопроса. – Мы с Ксавье ездили весной в Ниццу, а оттуда морем на Капри, а оттуда в Испанию. Было изумительно.

Ксавье благодушно улыбался, и Зеркальцев подумал, что Светлана нашла человека, которого посадила на тонкий, короткий поводок и будет выгуливать всю оставшуюся жизнь.

– Давайте завтра пообедаем втроем, – предложила она. Ей захотелось оказаться в обществе двух мужчин, которым она в разное время дарила свою любовь.

– Увы, не могу, – ответил Зеркальцев. – Завтра, чуть свет, в дорогу.

– Ну, когда-нибудь в другой раз. – Она поцеловала его в щеку и вместе с мужем исчезла в толпе, о нем забывая.

А он не давал воли чувствам и воспоминаниям, довольствуясь дизайном, в который были облачены их эфемерные, почти не существующие отношения.

На него налетел страстный, пылкий радиожурналист, источавший вокруг себя прозрачный розовый жар.

– Петр, я слышал, ты отправляешься в Красавин. Уточни, пожалуйста, одну вещь. В Интернете промелькнула сплетня, что будто бы жена премьера Хлебопекова, Алла, постриглась монахиней в каком-то тамошнем монастыре. Должно быть, сплетня. Но Аллу давно никто не видел, а с тех пор как Хлебопеков закрутил роман с питерской балериной, стали поговаривать, что он развелся с Аллой. Можешь проверить сплетню?

– Ты же знаешь, что меня интересуют только автомобили. В данном случае «Вольво-ХС90». Если бы среди автомобилей случались бракоразводные процессы, я бы этим занялся.

– Ну, как знаешь. А все-таки возьми на заметку. – И он покатился дальше, пышный, пылкий шар, окруженный розовым заревом.

Зеркальцев пожал плечами, словно испытал легкий озноб. Решил, что вечеринка себя исчерпала, двинулся к выходу.

Его остановило прикосновение женской руки. Эта белая, легкая, с длинными пальцами и перламутровыми ногтями рука легла ему на рукав, и он мгновение любовался ею, прежде чем перевел взгляд на близкое, матово-жемчужное лицо с серыми, затуманенными от вина глазами.

– Ты уже уходишь? Возьми меня с собой. – Это была Алина, ведущая популярной программы, в которой именитые журналисты, писатели и политологи блистали своим интеллектом и осведомленностью в хитросплетениях политики. У Зеркальцева был с нею скоротечный, легкомысленный роман, когда уносились из вечерней Москвы в загородную гостиницу, и он помнил листопад под осенним фонарем, ее серебристый воздетый локоть, и как упал и разбился бокал. Она шла босая в ванную, осторожно поднимая ноги, как большая белая птица. – Ты не хочешь провести со мной вечер?

Зеркальцев взял ее теплую руку, поцеловал душистые пальцы и отпустил, позволяя потоку подхватить ее и увлечь в ленивом водовороте, из которого блеснули на него разочарованные глаза Алины.

Уже на выходе ему воспрепятствовала колыхнувшаяся толпа. Все устремились к хозяину торжества, руководителю радиостанции, властителю дум и кумиру либеральной интеллигенции. Невысокий, с огромной широколобой головой, с пышной гривой алюминиевых волос, он выступал, как сказочный маг, перед которым расступалась толпа, к которому тянулись руки с бокалами, обожающие взгляды. В его пышной шевелюре блестел каждый волосок, в котором бежали струйки алюминиевого света. Голова, как антенна, рассылала в мир радиоволны, и на каждого, кто внимал радиостанции, ложился едва заметный алюминиевый отсвет.

Зеркальцев порадовался родившейся метафоре, покинул ресторан, очутившись среди горячей ночной Москвы, блиставшей бесчисленными огнями. Он был без машины и решил вкусить редкое изысканное наслаждение – прогулку по ночной Москве.