Максим Калашников - Робот и крест. Техносмысл русской идеи

На самолете Александра Федоровича Можайского русское Богоискательство и русская техника наконец встретились. У русского народа появилось новое пространство, в которое он сделал шаг так же, как когда-то древние русичи впервые шагнули в бескрайнее поле. Дальнейший путь мог вести только ввысь. В Калуге творил странный мыслитель Циолковский, изобретавший невозвратные космические корабли, на которых человек должен был вознестись в Небеса вместе со своим телом.

Тогда же возникло учение, вошедшее в историю как русский Космизм, созданное Николаем Федоровым. Несмотря на свое название, оно было не совсем русским, ибо в его основе лежала не идея Богоискательства, а идея ницшеанского сверхчеловека, покоряющего мертвый космос и расширяющего самого себя до размеров Вселенной путем ее постепенного заселения. Так западная мысль причудливо скрестилась с русской, породив это своеобразное учения «Богоискательства без Бога». Впрочем, эта идея была известна только лишь узкому кругу интеллектуалов, хотя ее влияние на жизнь Советского Союза времен И. Сталина, безусловно, прослеживается. Наверное, это отклонение русской мысли было бы преодолено, если бы соперниками на идейном поле Руси были бы только русское Богоискательство и русский Космизм Николая Федорова. Но у всего «космического» направления русской мысли был могущественный соперник, конечно, в очередной раз — «импортный».

Что же в то время говорили страны Запада? В одной из них пришел на сумеречный закатный свет очередной мыслитель — Карл Маркс, мыслящий все о том же, о грядущем обществе полного счастья. В отличие от своих предшественников, он уже не пытался измерять шагами будущую «страну счастья», да и вообще он не стремился к ее живописному описанию. Вместо этого он предпочел сосредоточиться на доказательствах, что эта сторона появится-таки на белом свете. Самое счастье он, как и его предшественники, определял сугубо количественно — как сумму удовлетворенных потребностей, о которых можно было помыслить в то еще весьма скромное время. Так же количественно он рассматривал труд, и мог приблизительно рассчитать условия, при которых он сотворит-таки чаемый «Город Солнца». Все, что не вписывалось в категории количества, например — мысли и чаяния жителей самого «Счастливого Града», если он когда-нибудь все же будет построен, мыслитель беспощадно отсекал…

Это учение взгромоздилось на русскую землю, закрыло собой русское небо, заставляя видеть во всех больших проектах (в том числе космических) лишь один смысл — утилитарный. Крупнейший в истории проект освоения космоса проходил всего лишь как одно из народнохозяйственных и оборонных направлений, и никогда не объявлялся основной задачей русского народа. Хотя успехи, надо сказать, были достигнуты немалые, и космическое направление фактически сделалось основным в научно-технической и хозяйственной жизни страны. У всех русских людей космос вызывал симпатию, ибо связывался с добродушно-мужественным лицом героя с древнеславянским именем Юрий. Его голову венчал космический шлем, сильно напоминающий шлемы русских витязей. А еще были ракеты, похожие на русские колокольни и мигающая возле Полярной Звезды новая звездочка — первый искусственным спутником Земли.

Одним словом, все шло как надо, и требовалось лишь изменить идеологию общества, отбросив идею построения чего-то окончательного, законченного, да еще и в численно измеренный период. Новое пространство Богоискательства было широко раскрыто, и надо было идти в него, повторяя путь казаков-первопроходцев.

Но сторонники идеи «общества законченного счастья» вмешались и на сей раз. Теперь они уже не мерили шагами «города-солнца», и не рассчитывали вероятности их появления в ближайшем будущем. Они просто объявили уже существующий Запад территорией построенного счастья и предложили перенести его на русскую землю. Иные метафизические, философские и вообще какие-нибудь вопросы их уже не волновали. На вопрос о том, как выглядит чужеземное счастье, они отвечали вопросом же о потребностях собеседника, после чего они с жаром рассказывали о том, как эти потребности удовлетворяются в закатных странах…

Увы, сейчас можно вживую убедиться, что законченного счастья на Земле нет. Ни у нас, ни где-то еще в мире. Исчерпав свою фантазию насчет его построения, построив идеальный «Город Солнца» по всем расчетам, Запад убедился, что этот город лишен своего смысла — счастья. Но иных рецептов построения счастливых обществ, кроме как последовательного удовлетворения мыслимых потребностей, у Запада нет. Теперь всем сделалось ясно, что человеческие потребности способны расти, они безграничны, и в процессе роста они лишь более и более извращаются, принимают чудовищные формы. Можно, конечно, совершенствовать свой «Сантаун» дальше, вносить новые расчеты, изобретать способы автоматического удовлетворения вообще всех вероятных потребностей, прежде чем они возникнут. Но к чему это, если жизнь уже показала, что удовлетворение даже всей блажи все одно не принесет счастья? Доказательства тому можно найти не только в политике или экономике (вроде кривых Энгеля), но даже в физиологии. Последняя открыла связь счастья с имеющимися в нервных клетках рецепторами, воспринимающими внутренние, синтезированные организмом опиаты. Как и у других рецепторов, их чувствительность резко снижается при чрезмерном количестве действующих на них веществ, т. е. опиатов. Вместе с потерей чувствительности рецепторов, пропадает и счастье. Его, конечно, можно вернуть, если увеличить дозу опиатов, ввести их извне, т. е. употребить наркотик, но чувствительность упадет еще ниже, и счастье снова исчезнет…

К началу XXI века в мире возникла-таки страна, превращенная в своеобразную «лабораторию» счастья, где удовлетворение любых потребностей доведено до предела. Страна эта — Нидерланды. Как и следовало бы ожидать, в этой стране самый высокий уровень самоубийств, депрессий, наркомании и в то же время один из самых низких уровней рождаемости.

Некогда всеми хваленая западная техника теперь утратила всякий смысл, и ныне уже не служит даже протестантскому «гаданию по богатству». Она включена в удовлетворение бесконечно мельчающих потребностей, и ее нынешний символ — не танк, не паровоз, и не космический корабль, а начиненная электроникой морщинистая резиновая женщина-старуха. Единственное, что теперь ожидает человек Запада от своей техники — это пресловутого «бунта машин», который сотрет с лица Земли предавшего ее человека.

На Западе еще жива философия, но ныне она уже не намывает «островов Утопий». Теперь она — сгусток уныния, верхушкой которого стал Мишель Фуко с концепцией «исчезновения человека», который превращается в «подобную сну сумму антропологических знаний». Одним словом, современный Запад — кастрюля, закрытая серой крышкой, из которой нет хода в Небо, и все, что в ней еще осталось будет кипеть в собственном соку до тех пор, пока окончательно не остынет…