Геннадий Смолин - Как отравили Булгакова. Яд для гения

Карелин согласился с ним:

– Интеллигенция, продукт тончайшего многовекового отбора общества, у нас, в России, оказалась в стороне от революционного движения именно потому, что сама она была продуктом не революции, а многовековой эволюции. Будучи хранителем культуры, она одна могла стать гарантом дальнейшего развития общества.

Постоянно обновляющаяся, вбирающая в себя все лучшие силы других слоев и классов, она никогда не претендовала на командные высоты, понимая и ценя свою роль «генератора идей», в результате которых только и совершалось продвижение вперед человечества.

Именно эту роль сыграла интеллигенция как во время «великих революций» в Западной Европе, так в еще большей степени в постреволюционный период реставрации и начала нового восхождения общества.

Калигула с акцентом кивнул, достал из кармана лист бумаги и стал что-то рисовать на нем карандашом.

– Вот круг, а в нем – другой, и в нем еще круг и так далее, – объяснил Калигула. – Поднимаясь от одного уровня к другому, вы все глубже и глубже проникали в тайны мироздания и аккумулировали бы психическую энергию, при помощи которой можно было бы воздействовать на разум и сердца людей…»

Аполлон Андреевич Карелин, увидев, а еще раньше – предугадав неизбежность крушения революционных идеалов общества, сразу же по приезде из Франции в Москву принялся за работу, которой пренебрегали тамошние политические партии: за воспитание человека будущего, за перевод революции с пути бунтов и катаклизмов на путь целенаправленного развития индивидуума, в результате чего только и возможна последующая эволюция всего общества.

Почему в России с революцией произошло иначе, нежели во Франции или в Англии? Почему Россия не смогла воспользоваться опытом своих предшественников, заимствуя лишь отрицательные стороны и ничему не научившись положительному? Нам кажется, причина здесь одна: отсутствие в России того самого «просвещения», охватывавшего все общество в целом, на что с такой завистью и уважением смотрел русский человек, попадавший в Европу, и о чем, к слову сказать, у нас совершенно забыли, заменив это емкое понятие техническим термином «обучение». Просвещение предполагало не просто прогресс науки в познании мира и человека, но – главным образом – восприятие и усвоение плодов этого познания в сознании общества и каждого человека в отдельности. С одной стороны, это вызывало потребность во всеобщем образовании народа, а с другой – становилось мощнейшим стимулом тех перемен, которые народ сам вносил в свою жизнь.

«…За столом воцарилась тишина. Ее нарушил Булгаков. Он начал о чем-то расспрашивать своих собеседников, но говорил так тихо, и я не расслышал ничего. В этот момент возле моего столика появилась буфетчица. Она принесла мне коньяк, лимон, сыр и хлеб.

Затем я услышал голос барона Штейгера:

– …Избранные методы подготовки еще раз демонстрировали глубину ума Командора. Он учил нас говорить простым смертным доходчивым языком прямо противоположные, взаимоисключающие вещи. В результате наши истинные цели остались за пределами понимания людей. Так, например, чтобы расположить к себе законопослушных граждан, мы должны донести правду: что осуждаем все виды революции и являемся приверженцами мирного, эволюционного пути развития человечества. В том случае, если имеем дело с носителями других взглядов…

– Обычному человеку, не чувствующему своего величия, – перебил его Аполлон Карелин, – не доставало ни ума, ни воображения, чтобы понять наши цели. Ради достижения нашей благородной задачи мы должны идти и на сознательный обман. Более того, мы высоко ценим братьев, владеющих искусством притворства или конспирации – понимайте, как вам кажется лучше…

Выпала пауза.

– …Мы предпочитаем находиться в тени, окутывать свою деятельность пеленой тайны, скрывать даже сам факт существования ордена, действуя от имени какой-нибудь другой организации, – добавил Леонид. – Например, анархистов.

В разговоре наступила пауза. Потягивая маленькими глотками коньяк, я ждал, чем все это кончится, и, надо признаться, мне было очень не по себе. Поначалу, переступив порог буфета и заметив Булгакова, я намеревался поприветствовать его. Теперь же, невольно подслушав речи, не предназначенные для моих ушей, я, взволнованный, желал одного – незаметно выскользнуть и остаться незамеченным. Поскольку за такие речи можно было запросто поплатиться жизнью.

Барон Штейгер продолжал просвещать Булгакова:

– Видите ли, Михаил Афанасьевич, действуя на благо человечества, мы прибегаем к тем средствам и методам, которые иные по невежеству используют во зло. Мы привлекаем к своей работе только самых талантливых. Лишь исключительно мужественные и благородные люди могут быть допущены в высшие сферы посвящения. Им, избранным, одареннейшим из одаренных, обладающим даром предвидения, великой энергией и истинной мудростью, дано вести за собой людское племя, и вести до тех пор, пока эти тугодумы не проникнутся духом свободы. Вы – из плеяды творческих лидеров, Булгаков. Как говорит Командор, задача состоит в том, чтобы вы помогли нам… – Штейгер задумался и продолжил: – заронить искры нашего света в души тех, кому недостает ума самим воспользоваться представившимся случаем. Цель высока, мы идем к ней, и тут очень многое зависит от ваших произведений.

– Честь имею! – с жаром произнес Булгаков. – Я рад оправдать доверие высокого собрания.

– Ваша литература и драматургия донесли свет не только до тех, кто познал власть настоящей свободы, но и до тех, кто по сию пору просто-напросто прозябал на земле, – сказал Леонид.

– Мы надеемся, – продолжил Штейгер, – что волны популярности от ваших литературных произведений, – как сценариев, романов и пьес достигли бы ушей и глаз каждого из тех, кто все еще исповедовал ложную религию и ставил свободный человеческий дух на службу политике. Словно целебное зелье, волшебный стиль вашего слова будет воздействовать на человеческий разум, и все это заставило бы всех и каждого глядеть на мир под выверенным нами углом зрения. Сотни тысяч, а скорее всего – миллионы жителей планеты пробудились бы ото сна и загорелись энтузиазмом… Ваше творчество прочистило бы мозги заблудшим и наставило бы их на путь истинный – на тот путь, который привел бы весь мир к новому порядку.

Я допил коньяк, закусил лимонной долькой и поглядел на хлеб с сыром. Аппетит отшибло напрочь, кусок не лез в горло. Я поднялся и покинул буфет. Булгаков так никогда и не узнал, что я наведывался туда в тот зимний вечер. Помню, я ощущал в желудке какую-то неприятную тяжесть. Хлеб и сыр тут были явно ни при чем. Я с тревогой размышлял о будущем Булгакова…»