Геннадий Смолин - Как отравили Булгакова. Яд для гения

Совсем иной характер следствия открывается в архивно-следственных делах 1935-40 гг. На протяжении всего этого периода видны действия четко отработанной репрессивной машины, задачей которой было возможно быстрое принуждение к самооговору, влекущему за собой ВМН – высшую меру наказания, т. е. расстрел. Все, кого не удавалось подвести под ВМН, отправлялись в концлагеря: ссылка в этот период предназначалась только для совершенно непричастных к делу членов семьи, которым нельзя было ничего инкриминировать.

Архивно-следственные дела этого периода значительно объемнее предшествующих, однако увеличение объема происходило не за счет расширения документации и широты показаний, а за счет «прокрутки» подследственного – все на тот же предмет самооговора с привлечением возможно большего числа людей, которых затягивал следственный конвейер. О самих людях, их образе жизни, вообще об их прежней жизни в этот период можно узнать немного: биографические данные в протоколах резко сокращаются, отсекаются все сведения о родственниках, даже о родителях, и человек предстает как бы «голым на голой земле», в которую его и пытались как можно скорее уложить. Никого не интересовала его духовная жизнь и его убеждения, если только они не несли политической окраски. В последнем случае ему дается возможность снова и снова отвечать на одни и те же вопросы допрашивающих, описывая свою работу, взаимоотношения с начальством и подчиненными, особенно если за этим открывается возможность создания группового дела, «троцкистской» или «правооппозиционной» организации. Люди, зачисленные в такую «организацию», начинающую циркулировать в следственных делах на протяжении одного года или более (первые признавшиеся уже расстреляны, последние, ничего не подозревая, еще ходят на свободе, тогда как «среднее звено» дает показания), как правило, были обречены.

По счастью, большинство мистиков избежало этой смертной карусели, поскольку по своим специальностям они значились актерами, музыкантами, художниками, литераторами, преподавателями, музейными работниками или научными сотрудниками и находились вдалеке от борьбы за власть, от начальственных интриг и ведомственных склок, порождавших доносы, которые бежали, словно огонь по ниточке бикфордова шнура, к трагическому взрыву, после которого начиналась уже цепная реакция, как и в предшествующее время, основанная на перечнях имен в записных книжках арестованных.

Протоколы этого времени были сухи, примитивны и состояли из вопросов и ответов, записанных казенным, порою малограмотным языком самих следователей, и сводились, как правило, к тому, чтобы вынудить у подследственных признание в несодеянном. В делах этого периода напрасно искать изъятые при обыске бумаги и документы, поскольку они обычно уничтожались, здесь нет фотографий арестованных, а если подследственный чудом избегал фатальной аббревиатуры ВМН в результате собственной позиции и согласно показаниям подельников: дескать, тот к ним никакого отношения не имел.

По делу собственно «Ордена Света» в Москве было арестовано чуть больше тридцати человек, чьи имена фигурируют в следственном деле: А. А. Солонович, преподаватель математики в московских вузах, и его коллеги – Д. А. Бем, совмещавший свою работу с должностью заместителя заведующего музеем Кропоткина, Е. К. Бренев, Н. В. Водовозов, К. И. Леонтьев, А. С. Поль, Е. Н. Смирнов; библиотечные работники П. Е. Корольков, Е. Г. Адамова, художники и издательские работники Л. А. Никитин, А. И. Смоленцева, А. В. Уйттенховен; режиссер Ю. А. Завадский, певица Е. А. Поль, хореограф Н. А. Леонтьева, преподаватель музыки В. Ф. Шишко и ряд других лиц. В различных орденских кружках, кроме перечисленных ранее, состояли музыканты и композиторы В. И. Садовников, С. А. Кондратьев, артисты Р. Н. Симонов, М. Ф. Астангов, Л. И. Дейкун, А. И. Благонравов, Г. Е. Ивакинская, деятели науки – географ А. С. Барков, литературовед Д. Д. Благой, искусствоведы Д. С. Недович, В. О. Нилендер, А. С. Петровский и многие– многие другие представители московской интеллигенции, не считая вузовской молодежи.

На допросе 26.04.1933 г. Сизов показал, что в числе других «артист М. А. Чехов имел одну из старших степеней Ордена». В Москве занятия эзотерическими науками были продолжены уже без Б. М. Зубакина, причем к Аренскому и Эйзенштейну теперь присоединились В. С. Смышляев и М. А. Чехов: «Среди новых адептов – Михаил Чехов и Смышляев. В холодной гостиной, где я сплю на сундуке, – беседы. Сейчас они приобретают скорее теософский уклон. Все чаще упоминается Рудольф Штейнер…» Однако теперь можно с уверенностью сказать, что гораздо раньше, чем Чехов встретился с «Доктором», в том же 1920 или 1921 году Чехов познакомился с А. А. Карелиным, основателем Всероссийской ассоциации анархистов– коммунистов, который одновременно был и основателем Ордена тамплиеров.

Тот факт, что М. А. Чехов был одним из первых учеников Карелина, получившим в числе других – П. А. Аренского, Ю. А. Завадского, В. А. Завадской и В. С. Смышляева посвящение в Орден, подтверждается показаниями одного из крупнейших антропософов России, друга А. Белого, тамплиера и розенкрейцера М. И. Сизова. На допросе 26.04.1933 г. Сизов показал, что в числе других «артист М. А. Чехов имел одну из старших степеней Ордена». Отсюда можно заключить, что Мазель вспоминал именно об этой «орденской ложе», которая его собеседниками, ничего не знавшими об Ордене тамплиеров, была воспринята как ложа «масонская»…

Все эти факты позволяют по-новому взглянуть на Чехова, который уже в первой своей исповедной книге «Путь актера» рассказывает о попытках заполнить духовную пустоту существования, к слову сказать, характерную вообще для семьи Чеховых. Интерес к йогам, сочетание философии и розенкрейцерства, тамплиерство, все большее увлечение антропософией, по-видимому, отвечали внутренним устремлениям актера, который, мучимый своим талантом, в предшествующие годы метался в пустоте бездуховности, поочередно ища забвения в эмоциональных взрывах на сцене, в любовных похождениях и в вине. Вряд ли я ошибусь, предположив, что зимой 1920/21 года он пережил один из решающих этапов своего катарсиса, направившего его жизнь по новому руслу, удивительным образом сочетая свое штейнерианство с православным «старчеством», как он пишет о том в своей американской книге, описывая одну из встреч со «Старцем» – Рудольфом Штейнером.

«…На этот раз разговор зашел о Рудольфе Штейнере. Монах, схимник, сорок лет проведший в посте и молитве, прямой последователь школы старых подвижников, человек, имевший свои откровения, свое переживание евангельских истин, следовавший традициям, в которых не упоминалось ни о перевоплощении человеческого духа, ни о законах судьбы (кармы), этот человек без колебаний и сомнений заговорил о Рудольфе Штейнере и его учении как об истинном и правдивом. Он несколько раз возвращался к этой теме и всегда говорил положительно, за исключением одного только раза, когда он выразился так: