Н. Денисов - Огненный крест

Россия ты, Рас-се-я!..

Скушно на этом свете, господа!

Открыл Николая Васильевича Гоголя. Когда печаль заберется в душу, беру с полки этот синий гоголевский томик. «...Сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы. Право, этаких я никогда не видывал: черные, неестественной величины! Пришли, понюхали – и пошли прочь».

Публика наша разделена: на так называемых «успешных» и на «злостных неплательщиков». Вторых числом много больше. Первые токуют по кухонному радио – о своем. Анталия, Багамы, Кушевар какой-то. Где он, этот Кушевар? Вроде неплохо знаю географию. В Швейцарии, что ль?! А во Франции! А Шпицберген с угольком в шахте, да со стахановским отбойным молотком – не хотите ли!? Но токуют, токуют, брызгают то смехом, то с таким же брызганьем желчного – сожалеют, вздыхают. Кухонные повседневные страсти. Скушно, господа! Но они нагло так, беззастенчиво (откуда застенчивости взяться?) о «курсах» доллара, евро, фунта и, что особенно занимательно, о матерщинном – УЕ.

И вспоминается анекдот из старой «чапаевской» серии: «Это не задницы, это у них, Петька, морды такие!»

Утро. Пасмурно. Мокрый лист устелил асфальт тротуаров. Бегут «злостные неплательщики». Куда? К какому кассовому окошку?

Думаю о давнем – настоящем. Сиреневый май. Юность. Соловей на черемухе. Черемуховая прохладная ночь. А губы девушки сладко солоноваты. И вся она – после вечерней смены на льнозаводе – в завораживающем облаке полевых трав. Темнеет заветная калитка её домика. Где-то через станцию стучит поезд. Стоим, прижавшись, до первой рассветной росы. И вот – полоска зари все алей и пронзительней. Надо, надо и прощаться – опять до предстоящей ночной майской услады.

Кипень сирени в палисаднике. Киноафиша, что напротив, уже видна – «Весна на Заречной улице». Соловей... Кажется, что навсегда и навеки!

Г.Г. Волков – в Тюмень Н.В. Денисову. 28 октября 2004 года.

«...Уже давно получил «Тюмень литературную» и твое письмо, а собраться и ответить все некогда. Да и годы нас не жалеют. Аннушка едва ходит, её уже одну оставлять нельзя. Моя Катя еще хлопочет, в особенности, когда являются внуки. Они заранее звонят, спрашивая – «можно ли прийти на обед?», а это значит, что дед Жорж должен пойти купить картошки, которую они любят жареную, им делается бифштекс, а мне – что остаётся (шучу). Так что их приход – это для меня «лишняя» беготня.

Дела у Рудневых не поправляются. Из нефтяной компании, где Ги работал, выбросили в итоге «чистки», о которой я писал в предыдущем письме, около двадцати тысяч работников, в том числе и двоих Рудневых-варяжцев – отца и сына...

Статью «Тюмень – не Самарканд» из твоего журнала о наступлении воинственного исламизма и на Тюмень, которая нас потрясла, я размножил, роздал читающим по-русски, пусть знакомятся с настоящим положением у нас на Родине. К сожалению, оно очень печальное. Как печально и то, что у нас читающих по-русски становится все меньше. Нам, оставшимся, далеко за восемьдесят. Молодежь же не интересуется тем, что нас волнует. Для них Россия – что-то далекое, малопонятное. Внукам и вовсе непонятно: как мы попали в Венецуэлу, почему уехали, а не остались на Родине? А кто был Ленин, Сталин, Троцкий и т.д. В головах полная неразбериха. Подавай им дискотеку, всякие фильмы, которые мне и Кате противно смотреть...

Вот только что говорил по телефону с Плотниковым. Разговоры наши чаще о болячках да о старости. Я уже писал, что и он не может оставить одну свою Таню, так же как и Юра Ольховский свою Наташу. Про Хитрово могу сказать, что он взял к себе на квартиру одну русскую семью беженцев из России, следят за ним и помогают по хозяйству, а сам он едва может пройти два квартала...

Было время, когда бравый моряк, поэт и писатель Николай Денисов смог побывать в наших краях, помогал нашим дамам Кате и Аннушке по дому, и мы смогли побыть во многих домах, со многими познакомиться. Теперь нет уж и бравого казака Генералова, и отца Сергия, и госпожи Мелиховой с её библиотекой (куда библиотека делась, не знаю!), моего друга Виктора Маликова нет. Уходим мы. Всё в прошлом. Но лямку тянуть надо до конца. Жить становится всё трудней. Правда, нынешний наш правитель обещает, что к 2021 году все будут жить да поживать, ни о чем не думать, не горевать, так как о всех позаботится государство... Что ж, заживем тогда замечательно!

Одиннадцатого ноября приглашен на прощальный прием в российское посольство. Русский посол Егоров уезжает (с ним у нашей колонии, как и с прежним послом, были хорошие отношения), а кто будет вместо него, неизвестно.

Остаёмся твои далёкие венецуэльские друзья...»

Да, к исходу века вдруг забрезжил на хмуром небосклоне слабый лучик надежды, каких-то перемен в измордованном нашем бытии. Нечто похожее бывает в моих лесостепных и озерных краях, когда над взбаламученным ветром и беляками волн озерным простором вдруг расступятся тучи, вдруг успокоятся мятущиеся под напором ветра стены прибрежного камыша. И проглянет вдруг солнышко, и озёрный – камышовый и водный – простор огласится умиротворенными, радостными голосами птиц, населяющих эти, обласканные небом, июльские пенаты.

В конце века. Да, показалось, помнилось вдруг доверчивой русской душе... Вместо ужасающего, больного и пьяного тулова Ельцина, измучившего страну, возник, взявшись из ниоткуда, загадочный, аккуратный деятель с холодноватым взглядом, но заговоривший на патриотическом наречии. Деятель, бывший в недавнем прошлом подполковником внешней разведки, особистом, закамуфлированным под заведующего солдатского клуба в советском гарнизоне в Германии, оказался ещё и горнолыжником, и дзюдоистом, и летчиком, и подводником, и главным «мочилой в сортире» чеченских боевиков. Путин. Очаровал он, Путин, тем самым не просто некоторую, а значительную часть общества.

Однако первым указом этого скрытного человека спортивного вида стал указ о назначении щедрых пенсионерских благ тулову, ненавидимому всем народом страны – Ельцину, ушедшему, как считали наиболее радикальные патриоты, от ответа за содеянные преступления, которые в правовых государствах караются пожизненным заключением или виселицей. Но – простили. Не Ельцину, уединившемуся где-то на «хазе», в подмосковном лесу. Ему, подвижному, невысокому ростом человеку, пришедшему на смену тулову. Простили. Кажется?! Но «на заметку» взяли: НЕ ПОДОБАЕТ!