Алексей Суворин - Е. Динерштейн. Публицист крайних убеждений

Сам же Суворин следующим образом оценивал свою деятельность в "С. -Петербургских ведомостях":

"Я ошибался часто, я брал фальшивые ноты, но я был всегда человеком искренним и любящим литературу, не ради только тех материальных средств, которые она приносит, а ради тех радостей, того горя, тех волнений, тех бессонных ночей, проводимых наедине с бумагой и пером, ради всего того, что поддерживает нравственную жизнь, что обещает и манит в будущем, что торопит жить и чувствовать и не дает ни спуститься, ни заснуть" [29].

Коршевские "С. -Петербургские ведомости" не только составили имя Суворину, но и во многом определили круг его знакомств, создали ему положение в обществе и журналистике. Суворин по праву считался ведущим сотрудником газеты. В его фельетонах находила отражение внутренняя жизнь страны, проблемы развития промышленности и сельского хозяйства, железнодорожное строительство, финансовые спекуляции и связанные с ними скандалы, городская жизнь столицы. Он выступал и как публицист, полемизируя с противниками из консервативного лагеря, естественно, в пределах дозволенного цензурой, а иногда и выходя из них.

Под собственной фамилией, чаще - под псевдонимами или анонимно он писал о проблемах литературы и особенно часто о театре. Как летописец русского театра он оставил множество чрезвычайно ценных свидетельств и указаний об игре выдающихся артистов. Общепризнанно, что его театральные статьи 1860-1870-х годов содержат глубокую характеристику драматического репертуара того времени.

Сотрудничая в газете, Суворин близко сошелся с товарищем юности Салтыкова-Щедрина Владимиром Ивановичем Лихачевым и его женой Еленой Осиповной, известными в будущем общественными деятелями. В дальнейшем это знакомство сыграло важную роль в его жизни (о чем подробнее будет сказано ниже). Не без помощи Суворина одним из ведущих сотрудников "С. -Петербургских ведомостей" стал В.П.Буренин, с которым он познакомился еще в Москве.

Позиция "С. -Петербургских ведомостей" и сомнительное в глазах властей окружение Суворина определили их отношение ко всем его последующим начинаниям, особенно когда он, понадеявшись на внимание публики, занялся издательской деятельностью.

"Временные правила о печати" 1865 г. освобождали книги объемом свыше десяти печатных листов от предварительной цензуры, хотя и не избавляли авторов и издателей от кары, налагаемой в судебном порядке, или мер административного воздействия. Их и довелось испытать Суворину, когда он в 1866 издал книгу под названием "Всякие: Очерки современной жизни" (значительная ее часть печаталась во втором полугодии 1865 в "С. -Петербургских ведомостях"). Книга вызвала первый в истории русской журналистики открытый судебный процесс и немало способствовала тому, что за Сувориным укрепилась репутация человека, пострадавшего за правое дело. По его словам, именно этому событию Некрасов посвятил известное стихотворение "Пропала книга" [30].

Книга вышла под весьма прозрачным псевдонимом А.Бобровский. В цензуру она поступила 4 апреля 1866 - в тот самый день, когда Каракозов стрелял в Александра II.

"Я задался мыслью снять несколько те черные краски, которые положены на так называемых нигилистов такими мерзавцами, как Лесков (Стебницкий)", - писал Суворин о назначении книги одному из своих адресатов, имея в виду роман Лескова "Некуда" [31]. Таковой представлялась цель книги и ее современникам.

Вечером 4 апреля, когда появились слухи, что стрелявший - помещик, недовольный реформой, Суворин решил не подливать масла в огонь и не "разжигать ненависти" к дворянскому сословию; поэтому он сразу отказался от мысли давать объявление о книге. Обратившись вновь к председателю Главного управления по делам печати М.П.Щербинину, Суворин просил его возвратить книгу для переделки. Выяснив же, что тот не внял его просьбе, заявил "о своем намерении не выпускать книгу в настоящее время". Лишь после того, как он узнал, что против него возбуждено дело, Суворин обратился с письмом к министру внутренних дел. Он просил министра разрешить переделать вторую часть книги (первая, по его мнению, была "лишена политического характера") или, уничтожив книгу, приостановить преследование. Но делу уже был дан ход. За два дня до описываемых событий Щербинин послал запрос о благонадежности Суворина управляющему III Отделения Н.В.Мезенцеву, мотивируя свою просьбу тем, что его сочинение

"изображает под прикрытием прозрачного и легко доступного пониманию вымысла личности людей, осужденных у нас как государственные преступники, возбуждает в читателе симпатии к этим личностям и той среде, которая известна у нас под именем "нигилистов", и предполагает между прочим точный рассказ и исполнение судебного приговора над Чернышевским <...> а равно заключает в себе умышленно враждебное сопоставление высших и низших классов общества, пропаганду коммунистических, социалистических и материалистических теорий и отрицает необходимость брака" [32].

Ничего особо предосудительного о Суворине III Отделение сообщить не могло, так как он не состоял под надзором полиции. Тем не менее в ответе указывалось, что Суворин придерживается "в политическом отношении крайних убеждений" [33]. Обладая достаточной для этого властью, министр внутренних дел П.А.Валуев мог не возбуждать дела, но Суворин все же был привлечен к дознанию. Он признал справедливость части выдвинутых против него обвинений, но отрицал документальный характер изображенных в повести событий и всячески подчеркивал, что речь идет о художественном произведении. В так называемых "нигилистах" он не видел людей, способных повести за собой Россию. Бороться с ними, по его мнению, следовало не грубым очернительством, а развенчанием пропагандируемых ими идеалов. "Мне казалось более целесообразным выставить человека честного, искренно преданного своим убеждениям, и на нем показать всю тщетность и непригодность дорогих ему теорий", - объяснял он Валуеву суть поставленных им перед собой задач [34].

Здесь важны упоминания о Самарском, в котором цензура без особого труда узнала Н.Г.Чернышевского. В книге говорилось о нем как о человеке, достойном уважения, хотя и ошибающемся, но страдающем за свои убеждения. С явной симпатией был обрисован и главный герой книги "нигилист" Ильменев. Видя, что народ остается равнодушным к идеям "нигилистов", он приходит к выводу о бессмысленности революционной борьбы. Насторожили цензуру не столько образы нигилистов, сколько то, какими приемами изображался противоборствующий лагерь.

На суде Суворин и его адвокат К.К.Арсеньев, в будущем академик и известный либеральный критик, пытались всячески доказать, что "отзывы, которые выражаются о Самарском в книге, уважение к нему никак не могут быть приписаны лично автору, а разве только тем лицам, которые действуют в повести". И наоборот, устами ее героев, изъявивших "чувства благодарности к государю", "высказаны собственные мысли автора" [35].