Валерий Брюсов - Что же такое Бальмонт?

Пошел ли Бальмонт, в своем миросозерцании, дальше этого первобытного противопоставления «души» и «тела», «земного» и «небесного»? Нет, не пошел, несмотря на все уверения, что он прошел «к Лазури», «к Солнцу», «от незнанья к счастью вечного познанья ». Второй сборник, «В безбрежности», ставит, как лозунг:

За пределы предельного… [9]

Не то же ли это самое? «Предельное» это – земля, тело; «запредельное» (или «бездна светлой Безбрежности») это – дух, небо. Бог «приковал» нас к «предельному», но «даровал» нам стремление «за пределы». Тут же и вопрос, повторяющий прежний.

«Пустыня Мира» – земное начало, Красота – небесное. И Бальмонт похваляется:

…………………………………………………………

Известно, что из такого элементарного дуализма вытекает элементарная рационалистическая мистика. «Дух» – начало высшее; «тело» – низшее. «Воплощение» духа в теле есть его «падение», – наказание за некую изначальную зину («первородный грех»). Задача человека – всячески преодолевать в себе «телесное» и пытаться непосредственно возноситься душой к Богу (экстаз…); в этом высшая добродетель, и все, что этому способствует, – добро. Напротив, все проявления телесного в человеке, суть грех, зло, и весь мир «во зле лежит». Вот эта-то немудрая философия, являющаяся популярным изложением неоплатонизма (а следовательно, и скопированной с него философии христианства), и есть миросозерцание Бальмонта, как ни прикрывает он его разными quasi-красивыми словами. И, опять никакие «дороги к Лазури» не могли его увести никуда от этих примитивных воззрений, пересказанных им уже в ранних стихах. С таким миропониманием Бальмонт начал писать, на нем он и остался, после всех прочитанных им и отчасти зарифмованных им, библиотек.

Для ясности, должно временно отстранить те стихотворения, в которых Бальмонт просто повторяет чужие мысли, «зарифмовывает», – как только что было сказано, – читанное. (Об этой страсти Бальмонта – каждую прочтенную книгу превращать в стихи, поговорим позже.) Конечно, и в пересказах Бальмонта, его собственная точка зрения выступает ясно, но там, где он говорит от себя, драпируется в плащ пророка, скудость его «учения» подчеркнута. Там – налицо отсутствие всякой подлинной эволюции во взглядах поэта, шествовавшего будто «от гнета к глубокому вздоху освобождения».

«Дай нам, о, Господи, слиться с тобой!» [15] – восклицает Бальмонт.

– формулирует Бальмонт [16].

Понятно, что при таком миропонимании получают первенствующее значение понятия моральные (почему и все христианство стало преимущественно учением о нравственности: «люби ближнего своего…» и т. под.). Бальмонту хотелось быть оригинальным; хотелось идти «из-под северного неба» на «светлый юг», «от стен и запретов к цветам и любви», вообще «к вздоху освобожденья». Это значило, что он, следуя принципу символической школы о «дерзновении» (см. об этом патетические рассуждения Д. Мережковского), должен был заговорить «наоборот», т. е. признать «добром» то, что считалось обычно «злом», и «злом» – «добро». В краткой формуле: прославить дьявола и проклинать Бога. Все это и стал делать Бальмонт (впрочем, «проклинать Бога» отваживался он все-таки лишь изредка), чтобы оправдать им себе предначертанную эволюцию. Но вот в чем дело: чтобы «дерзновен но» отрицать общепринятое «добро», надо его признавать; чтобы прославлять дьявола, надо веровать в Господа, – иначе нет смысла в самом прославлении! «Сатанизм» возможен только у верующего (пусть бессознательно) христианина. Какой смысл в сатанизме для атеиста?

Послушаем признания и призвания Бальмонта. «В безбрежности» горький плач:

И поясняется, что это «желание слиться с тем чистым… » и т. д. Это «чистое» оказывается, впрочем, весьма близко к идеалу прежней институтки, опускавшей глаза перед голой статуей: это некая «недоступная богиня», автор боится, что «любовью кипучей» он ее оскорбил.

………………………………………………………………

Кстати сказать, таковы и все вообще «дерзновения» Бальмонта. Он шел «к вздоху освобождения» в том смысле, что с величайшим (по-видимому) трудом освобождался от самых элементарных предрассудков обычной, общеевропейской, буржуазной морали. И каждый этап освобождения запечатлевал стихами о своей победе. Но, судя по ликующему, горделивому тону стихов, видно, что побежденный враг все еще кажется ему некиим голиафом, которого сразил он, Бальмонт, «избранный, мудрый, посвященный», тогда как этот голиаф был просто нелепой условностью. «Под северным небом» победа не идет дальше того, чтобы осмелиться говорить об «алькове»:

«В безбрежности» поэт осмеливается не только признать высшей красотой не «долину, омытую свежей росой», а «пустыню», но даже оправдать «измену» в любви, приведя в пример «землю», которая «изменяет» солнцу с месяцем, и Франческу, которая изменила мужу из любви к Паоло [19]

……………………………………………….

Наибольшие «дерзновения» начинаются с «Горящих зданий». Прославляется альбатрос, как «воздушный разбойник » [20], сочувственно говорится о «палаче» [21], героиней баллады избирается Джен Вальмор, превращавшая, вроде Цирцеи, поклонников в растения и камни [22].

«Океан» 5

Стих 1. Напоминает стихи Фета: «Как первый нудей – На рубеже земли обетованной». Ст. 2. «Хранить на дне» – нелепо, хранят в ящиках, в пещерах и т. под., не на дне; «храня» что? «бледный свет», – крайне неточное выражение; «свет надежды» – шаблонная условность; в целом, стих не дает образа. Ст. 3–4. Обычное олицетворение,