Валерий Страхов - Флаг Родины

Рисунки А. Кирпикова

Возможно, за несколько лет плавания бывалым моряком стать не удалось, но мир повидал. Куба, Канада, Гана, Гвинея, Берег Слоновой Кости — вот неполный перечень стран, где пришлось побывать.

Мне, сибиряку, открылся иной, сложный и не всегда просто объяснимый мир… Может быть, желание поделиться впечатлениями и потянуло к перу, определило дальнейшую судьбу — стал профессиональным журналистом.

Сейчас много езжу по родному краю, встречаюсь с нашими людьми, уральскими, которых глубоко почитаю за трудолюбие, искренность и прямоту. И после таких встреч острее вижу и родное, и то, заокеанское…

Тропическое солнце поднимается в зенит, листья бамбука никнут, закручиваются трубками, и слышно, будто от удара мачете, лопаются перезревшие бананы. Грузчики-кубинцы ищут тень поближе к борту трюма, разморенно ложатся прямо на мешки с тростниковым сахаром. Отдыхают.

Но в каюте отдыхать лучше… За ее переборками круглосуточно молотят установки «Кондишен», нагнетая охлажденный, живительный воздух. После обеда, дожевав выданные на десерт ананасы, приятно лечь на диван, закрыть глаза и помянуть добром современную компрессорную технику за прохладный среди раскаленного железа уголок.

Но боцман не дает долго нежиться. Строг особенно к нам, практикантам: скоро, мол, сами станете штурманами, будете командовать людьми, так что испытайте на себе тяжесть рядового матросского труда.

Одеться в тропиках пара пустяков: прямо с дивана сунешь ноги в тапочки, надвинешь соломенное сомбреро — подарок кубинца — и бегом на палубу. Немало пройдет времени, прежде чем тело привыкнет к безжалостному солнцу, продубится океанским муссоном и станет принимать загар ровно, красиво. Пока же — сплошные рыжие пенки.

…И на этот раз пришлось, как часто бывает, сидеть за бортом на десятиметровой высоте, ощущая ненадежную зыбкость подвешенной доски, и однообразно скоблить и скоблить острой металлической скрябкой ржавые места под покраску. Пришел на развод старший помощник, по-английски — чифмейт, а на морском жаргоне почти всех торговых флотов земного шара просто — чиф. Он посмотрел на причал, раскрашенный картинками, словно на выставке изобразительных искусств, повернулся к боцману:

— Сколько раз мы бывали на Кубе, а памяти не оставили. Что, у нас нет художников?

— Были, Павел Сергеевич, да не художники, а мазилы. Вот Васильев разве… Васильев, я у тебя в каюте портрет Олега Попова видел. Сам рисовал?

— Сам.

— А на причале нарисовать сумеешь? — деловито вмешался в разговор старпом.

— Смогу, Павел Сергеевич, — поспешно ответил я, смекнув, что новая работа сулит полную творческую бесконтрольность и персональный плотик из плотно закупоренных железных бочек и деревянного настила — с него так приятно сигать в освежающую воду бухты.

— Что ж, выдайте, Титович, две новых кисти, белила, ультрамарин и прочее… Пусть потрудится во славу теплохода «Русское чудо», — распорядился чиф. — А остальных, как до обеда, на покраску кормы…

Когда сокурсники-практиканты, матросы команды, что-то пошутив на счет преимуществ высокого положения художника при судне, ушли на корму, я неожиданно почувствовал всю ответственность персонального заказа. Можно кое-где отложить, огрызнуться на боцмана, в конце концов, пролить случайно щи на камбузе, но нарисовать плохо нельзя! Картинки на причале — не просто плод развлекательных упражнений по рисованию, а символ дружбы двух народов, самобытная, красивая традиция, возникшая после первых заходов судов. Больше ни в одном порту Кубы нет разрисованных причалов, только в Сантъяго… Здесь началась революция, породнившая наши народы. В окрестных горах, на каменистых склонах Сьерры-Маэстры, среди колючих тропических зарослей с сотней повстанцев высадился бородатый Фидель…

Я привязал плотик к рыму причала, присел на корточки перед серой шершавой стеной бетона. Что же должно возникнуть на ней в результате моего творческого воображения? Рисовать свое судно с натуры, как на большинстве картинок, — не оригинально. А что если обыграть само название нашего теплохода? «Русское чудо» — в этом сочетании целый кладезь творческих моментов!

Сколь живучи бывают порой в человеке детские впечатления! Память услужливо предоставила мне, восемнадцатилетнему мореходу, только-только попавшему в первое плавание, образы из давно прочитанных сказок. Они — не символ ли чуда? Кисть мазнула по шершавой поверхности камня. Часа через два я изобразил основную фигуру своего замысла… бабу-ягу. На роскошной, видимо, только что вырубленной метле красноносая старуха барражировала над деревенской, скособоченной от навалившего на крышу снега избой. А верхом моего изобразительного мастерства были зубы ведьмы — пара страшных, саблевидных клыков, олицетворяющих, по моим расчетам, все мировое зло.

Два бородатых моряка с финского сухогруза с легким недоумением, сочетаемым с таким же легким безразличием, рассматривали появление моего «чуда» среди рисованных красавцев-теплоходов всех систем.

— Са-а-тана?! — догадался один моряк, недоуменно передернув плечами, заторопился едоль портовых складов…

— Са-а-тана, — передразнил я. — Что вы понимаете, скандинавы холодные!

Подошли греческие моряки. Этих-то нельзя было обвинить в северном хладнокровии. Сыны Эллады, пожалуй, слишком горячо воспринимали мое творение, они громко смеялись, указывали на взмывшую выше трубы бабу-ягу…

Подняв голову, я наткнулся взглядом на парусиновые ботинки негра, который стоял прямо передо мной на самом краешке причала. На его черном, как антрацит, плече проступал удивительно белый, располосованный безжалостным куском осколка рубец. Может быть, этот негр даже штурмовал с Фиделем казарму Монкада — главный оплот Батисты.

На Кубе русских часто называют комиссарами. Так обратился и негр.

— Руссо комиссаро, — позвал он.

— Да, синьор, — ответил я. На этом все мои неглубокие познания в испанском языке кончились, но то, что объяснял негр, было понятно без слов.

— Но гут, компаньеро. Но гут… — он показывал рукой на махину нашего теплохода с красным гербом на трубе, с одноместными, комфортабельными каютами для всего экипажа, с автоматической системой управления стрелами, люковыми закрытиями, а потом непонимающе переводил взгляд на примитивный способ колдовского передвижения — метлу…