Газета Завтра Газета - Газета Завтра 618 (39 2005)

СМЕРТЬ ЛЕГЕНДЫ

Владимир Бушин

Владимир Бушин

СМЕРТЬ ЛЕГЕНДЫ

В ВОСКРЕСЕНЬЕ 18 СЕНТЯБРЯ на 76-м году жизни в московской больнице № 23 умер Егор Владимирович Яковлев. Как пишут газеты и говорят по телевидению, "это тяжелая утрата для страны", ибо "он был мэтром российской журналистики", "живой легендой", "редактором милостью Божьей", "великим редактором великих "Московских новостей", "с которых началась новая российская журналистика". Сергей Грызунов, недавно сменивший Евгения Киселева на посту директора этих самых "Московских новостей", считает, что "Яковлев для России человек того же порядка, как Владимир Высоцкий". Киселев же добавил: "Личностей такого масштаба в нашей профессии почти не осталось". Он имел в виду, конечно, не Грызунова, а Яковлева. А бывший член Политбюро, ныне президент Фонда "Демократия" академик А.Н.Яковлев, первым откликнувшийся на скорбную весть, назвал усопшего однофамильца не только великим редактором, но и просто "великим человеком", надо полагать, стоявшим в одном ряду с великим Горбачёвым, великим Ельциным, великим Путиным. В таком возвышенно-скорбном духе говорили об усопшем и тот же Горбачёв, и известная Евгения Альбац, и доныне благополучно здравствующий Ян Засурский и многие другие великие и всем хорошо известные деятели политики, культуры и эфира, включая Президента.

Столь возвышенные оценки личности безвременно покинувшего сей бренный мир побуждают и нас молвить несколько слов, порой отчасти кое-что уточняющих в биографии и облике человека-легенды.

Да, это была грандиозная личность. Трудно перечислить все руководящие должности, которые Яковлев занимал. Еще студентом вступил в партию и сразу после окончания историко-архивного института, где ему, может быть, посчастливилось встречать великого Эдварда Радзинского, — сразу секретарь Свердловского райкома комсомола столицы. И с этого пошло — в разных московских газетах, на телевидении, в руководящих структурах то он секретарь, то заведующий, то первый заместитель главного, то главный, то директор, то генеральный директор, то председатель наблюдательного совета… Правда, случалось быть и рядовым членом, но каких инстанций! Например, редколлегии "Правды", Президентского Совета СССР, Президентского совета Российской Федерации. Разумеется, он был еще и делегатом партийных съездов и депутатом высших органов власти. Уж не говорю о том, что Яковлев состоял одновременно и в Союзе журналистов, и в Союзе кинематографистов, и в Союзе писателей. Я знаю еще только два таких как бы трехсоставных человека: легендарный Михаил Швыдкой и живой классик Эдуард Володарский. Как мастера своего дела все они более чем сомнительны, поэтому им и надо числиться, присутствовать всюду. Как без них! Что мы без них!

И везде и всегда — титаническая деятельность. Она, конечно, не оставалась без поощрений. У Яковлева было множество высоких наград. Упомянем хотя бы только о двух. Первая (не по времени) — медаль папы Иоанна Павла Второго. Говорят, что именно при вручении медали Яковлеву папа изрек urbi et orbi слова, облетевшие весь мир: "Я могу сказать, что испытываю почти политическое неприятие коммунизма, однако, глядя на то, что представляет собой западная цивилизация, невольно задаюсь вопросом: какой из двух режимов лучше?" Может быть, сказать это папу толкнуло чтение "Московских новостей". Ведь он был полиглот.

Вторая награда — премия Всемирного совета мира, полученная в 1970 году. За что? Как же! Тогда во всем мире отмечалось столетие со дня рождения В.И.Ленина, а Яковлев, обгоняя даже легендарного Михаила Шатрова, был главным создателем Ленинианы: он написал о любимом Владимире Ильиче множество книг и сценариев документальных кинофильмов. Однажды, когда он возглавлял "Общую газету", я позвонил туда и спросил незнакомую сотрудницу, не собирается ли её шеф порадовать нас чем-нибудь новеньким об Ильиче. "О ком?" — удивленно переспросила дама. О Ленине, сказал я. "О Ленине?! — я легко представил себе, как собеседница подскочила в кресле, а глаза её вылезли из орбит. — О каком еще Ленине?! Что общего у Егора Владимировича с этим монстром?! Вы в своём уме?! Лечитесь!!" — и "общая" дама бросила трубку.

В этом вопросе Яковлев был бесспорно благороднее, например, бессовестного оборотня Волкогонова, который долгие годы превозносил Ленина до небес, а с приходом демократии он стал у него исчадием ада. Нет, Яковлев не пошел на это, не говорил, что писал о Ленине, а надо подразумевать Троцкого. Он, человек крупного ума, поступил иначе. Он разъяснил: "Ленин, вам сегодня трудно понять, являлся образом, ссылаясь на который, можно было показать безыдейность и меркантильность тогдашней жизни". Это было сказано в 1998 году, когда, как вы понимаете, идейность была высочайшая, благороднейшая, а меркантильность проклятого советского прошлого под напором демократии истреблена повсеместно.

И дальше: "Чтобы показать, какое дерьмо Брежнев, нужно было написать о скромности Ленина. Сравнение шло невольно, оно было в неконтролируемом подтексте". Но так ли? Нужно ли было в тысячный раз писать о скромности Ленина, когда о ней все были давным-давно щедро наслышаны, начитаны и насмотрены. С другой стороны, все эти брежневские пять Золотых Звезд, маршальское звание, орден Победа были у всех перед глазами, и безо всякого хитроумного подтекста люди понимали, что к чему. Всё было ясно даже тем, кто почему-то, допустим, ничего не знал о скромности Ленина. Так что сочинения Яковлева на эту тему приходится признать в высшей степени благородными, но, увы, совершенно бесполезными, несмотря на премию ВСМ.

Тем более, что новейшая история русской литературы знает не один случай подобного лицедейства. В 1960 году в номере газеты "Литература и жизнь", посвященном 50-летию со дня смерти Л.Н.Толстого, молодой поэт Андрей Вознесенский напечатал стихотворение "Корни и крона" с подзаголовком "Памяти Толстого". Я тогда работал в этой газете и, как сейчас, помню, что стихотворение стояло на полосе рядом с воспоминаниями Гольденвейзера и статьёй Алисы Коонен. Всё было прекрасно: молодой поэт чтит память нашего великого классика вместе с прославленными мэтрами русского искусства. Но прошло лет тридцать, настала эпоха помянутой выше высокий демократической идейности и всеобщей полной безмеркантильности, поэт сильно постарел и вдруг объявил, что этот всеми забытый стишок не о Толстом вовсе (нужен мне ваш классик!), а о любимом Пастернаке. Заменил он упоминание о Ясной Поляне переделкинской дачей, убрал бороду Толстого и с подзаголовком "Памяти Пастернака" стал печатать в своих сборниках. Вроде бы, то же самое, что у Яковлева: писал, дескать, об одном, а в кармане держал фигу совсем о другом. Но нет, позиция Яковлева всё-таки благородней: ведь его фига была направлена своим остриём в живого всесильного правителя.