Газета Завтра Газета - Газета Завтра 615 (36 2005)

Наташи, Нади здесь довольно частое явление. Бывают также экзотические имена, типа Ясна, взятые в подражание русско-советскому стилю. По именам вообще можно всегда определить, на кого и в какой момент ориентировалась страна. На Кубе, например, можно встретить девушек и женщин — Катюшек и Надюшек. А в Венесуэле был случай, когда девочку назвали ЮНави — US Navy в честь папы — моряка, имя которого мама так и не вспомнила. Поскольку Советов больше нет, здесь теперь стараются давать детям западные имена — Лаур в Хорватии не меньше, чем в Италии.

Мощеные улочки города, в которых ни как не можешь разобраться, пока в первый раз не заблудишься и не найдешь дорогу обратно. Трехэтажные, идущие сплошняком дома, в которых комнаты и квартиры растут не по горизонтали, а по вертикали. Из верхней комнаты видны крыши города, шпили церквей и море. Соседи дружелюбные люди, живущие здесь всю свою жизнь. Это хорошо, поскольку такие люди гораздо более расположены помогать тебе, чем туристы — жители больших городов, приезжающие сюда на период летних феерий. Если у тебя сломается стиральная машинка, тебе всегда предложат постирать твои вещи, тоже самое с глажкой и с остальным домашним хозяйством. Иногда не хочется, чтобы это менялось.

Голуби любят город и в некоторых излюбленных ими местах всегда существует риск попасть под бомбардировку. Диких, ничейных собак практически нет, зато кошачье население постоянно растет. Любая сцена в твоем квартале происходит в их присутствии: кошки несутся куда-то, загорают, лежат на пороге дома.

Загреб — маленькая Вена. Ничего общего с итальянскими городками и городами. Немецкий кафедральный собор в центре, городская ратуша, хотя и носящая славянское имя и, кроме того, национальный герой на главной площади, без которого в таких случаях невозможно. Тоненькие улочки, никаких суши-баров, все очень просто, но при этом чувствуешь себя комфортно и в своей тарелке. Хочется остаться жить здесь подольше: возможно, написать книгу, возможно, просто раствориться в игрушечных синих трамвайчиках, на которые приятно смотреть, сидя за чашкой турецкого кофе.

ЖИВИ ОПАСНО

Владимир Бондаренко

Владимир Бондаренко

ЖИВИ ОПАСНО

Творец просто обязан жить опасно, творить напролом, часто противореча самому себе. "Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется...". Иногда из этого всегда опасного, всегда клокочущего жерла вулкана изливается все разрушающая и уничтожающая лава. Иногда тот огонь, который Прометей несет людям. Самый смиренный художник смиренен до тех пор, пока не настает миг творчества. И тут даже излишне смиренный Владимир Крупин становится отъявленным грешником, каким его и знает русская литература. И тут Юрий Кузнецов становится неподсуден никому на белом свете.

Живи опасно. И, может быть, всё творчество опасно. Ибо в той или иной мере востребуется дьяволом. Что заставляет русских созидателей из страны Богородицы превращаться в иные времена в бунтарей и разрушителей из страны Дьявородицы? И где та граница, перед которой должен останавливаться художник? Тем более им самим почти не различимая?

Очевидно, есть и суд земной, есть и Суд Небесный. Но только осуществленное творчество можно судить. Значит, в творчестве своем художник не должен знать меры. Иначе никогда не осуществит им задуманное. Ни Сикстинскую Капеллу, ни "Тихий Дон". И то, и другое творилось в опасности. Нарушая все дозволенные и властями, и канонами границы. Впрочем, и сами библейские тексты, пока они еще не стали библейскими, творились в опасности, творились в нарушение всех правил и римской власти, и положений Синедриона.

Как пишет Александр Проханов в новом романе "Надпись": "Все полезное — опасно... Ядерная энергия очень полезна и очень опасна. Электричество полезно и опасно. Солнце полезно и опасно. Не опасны фантики от конфет..." Только сильные лидеры и тираны не боятся искусства и стараются использовать могущественную и магическую силу его. Так использовали силу искусства Рузвельт и Черчилль, де Голль и Мао Цзедун, Иосиф Сталин и Наполеон. Нынешние политики, не замечающие искусства, якобы не находящие времени для него, на самом деле панически боятся его влияния. И на самом деле, все проходит, подлинное искусство остается. Может быть, Лефортово и останется в истории зданием, где сидел в камере писатель Эдуард Лимонов?

Помню, когда-то в самиздатовском журнале прочитал интересную статью двух ленинградцев Бориса Останина и Александра Кобака "Молния и радуга". Перенося предложенные ими эмблемы на наше время и на совсем иные объекты творчества, тем не менее, я соглашусь с их делением искусства и их творцов на героев молнии и героев радуги (оставив на время все другие идеологические, этические и эстетические противостояния). "Обрушиваясь на окружающий мир испепеляющим огнем, выжигая всё неподлинное, она снова и снова выбрасывает себя в простор странничества и одиночества. Молния — небесная бродяга, лишенная корней и устоев, она предпочитает естественные формы. Пренебрегает этикетом, жаждет искренности. Любое ограничение воспринимается молнией как насилие и вызывает с её стороны ответное насилие. Вольная, свободная, непривязанная. Она презирает предписания и описания... ради интуиции, вдохновения, внезапного озарения... Молния нацелена на будущее, она утопична и эсхатологична...".

"Радуга — это гармонический организм, вбирающий в себя зримый состав всего мира. Коллективное, соборное создание. Радуга — небесная палитра, исполненный меры порядок, подчиняясь которому личность не теряет, а обретает себя в общении сотрудничества..." .

Несомненно, в искусстве необходимы и герои молнии, и герои радуги. Молния ближе первооткрывателям, радуга ближе к Церкви. Соединяя всех верующих в свою палитру. Несомненно, герои молнии более индивидуалистичны и одиноки, нежели соборные герои радуги.

Я пишу о героях молнии. Ибо, безусловно, сегодня наступает время их исполнения. Какие-то их призывы и осуществления будут неудачны и даже разрушительны, но последующие люди радуги сумеют уже спокойно отобрать зерна от плевел. А пока я всматриваюсь в тех, кому на Руси жить опасно. В каком-то смысле — это изгои любого общества, даже если они окружены славой и почетом (как правило, посмертно).

Разве не жил опасно вечный канатоходец Владимир Высоцкий, отвергаемый всеми властями и исподтишка отталкиваемый своими признанными литературными дружками? И разве не был он изгоем и в Москве, и в Париже, и в театре на Таганке. И в среде либеральных писателей? Кто отказал ему в приеме в Союз писателей? Не Станислав же Куняев и не Анатолий Софронов.