Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6573 ( № 43 2016)

Особо хочется отметить, что среди лауреатов премии, учреждённой рядом российских негосударственных вузов в 2004 году, – герои материалов, авторы и эксперты нашей газеты.

Решением Попечительского совета, который возглавляет ректор Московского гуманитарного университета Игорь Ильинский, международная Бунинская премия «За выдающиеся заслуги в защите свободы слова и возвеличивании русской культуры, многолетнюю плодотворную литературную деятельность» присуждена известному итальянскому писателю, журналисту и общественному деятелю Джульетто Кьезе.

Премии Попечительского совета присуждены Леониду Ивашову и Владимиру Попову.

Среди лауреатов премии в номинации «художественная публицистика» – известные читателям «ЛГ» экономист и публицист Юрий Болдырев, историк, социолог и публицист Андрей Фурсов, а также филолог Иван Есаулов.

Искренне поздравляя новых «бунинцев», желаем им дальнейших творческих достижений и открытий.

«ЛГ»

Инвалид из Сан-Франциско

Политика / Мир и мы / Потерянное поколение

Славин Алексей

Тепло под звёздно-полосатым

Теги:Америка , выборы , общество

Эссе о случайной встрече с русским человеком

Завершается предвыборная кампания в США, поразившая лицемерием и бесстыдством. В неё была вовлечена и Россия. Печальным результатом информационной войны стало возбуждение русофобии в Штатах и острое раздражение «партнёрами» у нас. Но ведь и после выборов Америка никуда не денется, там по-прежнему живут люди, во многом похожие на нас, да и попросту наши. Не стоит об этом забывать…

Он сидел в закоулке, на ступенечке, на заднем дворе китайского ресторана в Сан-Франциско, и мутно смотрел в пространство.

Он мотал головой и что-то напевал.

Пахло чёрт знает чем.

Этот закуток был улицей. Я зашёл туда, чтобы глотнуть из фляжки. Закуток назывался Керуак-стрит.

Господи, Керуак, Гинсберг, битники! Кто их теперь помнит? А теперь вот китайцы, запах и этот русоволосый тип, явно накурившийся, насосавшийся или нанюхавшийся.

Он попросил у меня закурить, приложив пальцы победой ко рту.

– Не курю, – сказал я ему по-русски и развёл руками. Чтобы больше не приставал. Иностранец я.

Но он почему-то в ответ протянул из себя: «Ху-уу». И тогда мне всё стало ясно. Этот насосавшийся – наш. Причём без дворянских примесей. Одно слово: «Хуу».

Я уставился на него. Он по-прежнему глядел в пространство. Я его не интересовал.

Но я почему-то не спешил уходить.

– Ничто не было рождено, ничто никогда не умрёт, – сказал я с лёгкой злобой. Я знал, что он ничего не поймёт. Цитата для умников. Из Керуака. Сказал по-русски.

– Ты о чём? – спросил он.

По-русски спросил.

– Да так, – сказал я. – Тут до тебя люди такое вот вещали, как раз на этом месте. Улица в честь этого вещуна. Поэму написал, на тридцать шесть метров. На рулоне бумаги.

– Чудик, – сказал он.

– Чудик, – согласился я

Я присел на ступеньку.

– Может быть, ты помнишь Ферлингетти? – продолжил я с той же лёгкой злобой. Я явно нарывался. – Тоже отсюда.

– У нас в городе нет ни одного итальянца, – мирно ответил он и прибавил почему-то английское нецензурное слово.

– Ну как же, – сказал я, – разве тебе не рассказывали в твоей вторичной школе историю Иисуса Христа на американской фене? Это вот и есть Ферлингетти.

– А что такое феня? – спросил он.

Говорить было больше не о чем. Раз он не знал, что такое феня.

Он запел свою песню, а я тихонько достал из кармана фляжку, чтобы полицаи не видели.

Он не обратил на фляжку никакого внимания и продолжал петь.

– Ты откуда? – спросил я.

– Рокки Маунтинс, Рок Спрингс – сказал он. – Дыра жуткая, но красиво.

– Горы, что ли?

– Угу, – промычал он. – Я Пит. Петя, по-вашему.

– Алекс, – сказал я, перекорёживая своё имя и думая, что так ему будет понятнее. – А что здесь делаешь?

– Ловлю жизнь, – ответил он по-английски.

«Далековато, – подумал я. – Нет, он не на Кастро-стрит приехал, не голубой он».

Уже от одной этой мысли я расслабился. Я не знаю, как вести себя с голубыми. Я их стесняюсь, впрочем, как и проституток.

Ему было на вид лет сорок. А может, больше. Он был худой и какой-то выжатый, с выгоревшими русыми волосами, нестриженный, небритый…

Он опять запел что-то заунывное.

И только тут я заметил, что у него не правой руке нет трёх пальцев.

Я ему протянул фляжку. Он равнодушно взял её, глотнул и опять запел.

Так мы и сидели.

Потом он вдруг сказал:

– Понимаешь, здесь так хорошо, а в пустыне так плохо.

– Так у вас же там горы, – сказал я.

– Да, горы, а в пустыне всё равно плохо. Знаешь, в Ираке нет людей – там одна пустыня. И что-то по ней ползает. Машины, верблюды, змеи. Ещё что-то…

Вот те раз, подумал я, ветеран. Инвалид – так, кажется, раньше говорили.

Он протянул руку, и я ему дал фляжку. Он глотнул.Я стал его слегка подначивать, чтобы хоть как-то привести в чувство. Причём глупо подначивать. Ничто другое почему-то в голову не лезло.

– Так что лучше – курить или пить? Как тебе?

Ночной Сан-Франциско

Он взглянул на меня очень грустно. Как на несмышлёныша.

– Всё хорошо. А бабы – плохо.

– Ну вот, – сказал я, вставая. – Задубел ты там у себя в горах. Ну что ж, пока. Прощайте, как говорится, Скалистые горы. Ты ведь там живёшь?

Я собирался уходить.

– Ну, там.

А потом он вдруг протянул, причём в такт той песне:

– Отчизна на подвиг зовёт, да?

И тут я, обалдев, откуда он это всё может знать, добавил нараспев сами собой возникшие другие слова:

– Отправились мы за три моря

В суровый и дальний поход.

Он с интересом поглядел на меня. Мне почему-то его совсем не было жалко. Он мне представился бравым бойцом. И я вдруг с ужасом подумал: «А может, они правильно отправились? Чёрт его знает, вдруг правильно?»… Как вспомнил ухмылку того типа в берете, когда ему генералы руки целовали…

Пит как-то неловко протянул мне ладонь без пальцев, точно хотел, чтобы я ему помог подняться.

И вдруг мы вместе рассмеялись, как-то негромко, глубоко, утробно. Так смеются, когда понимают друг друга. И стали не сговариваясь подбирать какие-то летучие слова и строчки на этот почти забытый мотив. И моя злоба и его равнодушие куда-то исчезли. Мы говорили, мы просто болтали, не стесняясь глупых рифм, перебирая русские и английские слова, весело выкрикивая целые предложения и радостно глядя друг на друга.

Он сидел, а я встал на верхнюю ступеньку и взмахивал рукою, как дирижёр.

– В пустыне и солнце, и ветер, – прокричал я.

– В пустыне и зной, и песок, – пропел он уже громко, так, что из двери выглянула китаянка, но тут же дверь закрыла. Песня для китайского квартала была непривычной.