Александр Жигарев - Анна Герман

Вошла учительница, молодая женщина с добрым лицом.

- Вашу новую подружку зовут Аней, фамилия ее Герман, Она всего несколько недель как приехала во Вроцлав вместе с мамой и бабушкой, а вы здесь старожилы, уже по нескольку месяцев живете, так что помогайте Ане.

Дни бежали за днями. На первых порах Ане приходилось трудно. Одно дело - разговорный язык, другое - грамматика. Девочка была усидчива и прилежна. Старалась обходиться без помощи взрослых. И в Ургенче она редко просила маму помочь. Во Вроцлаве же Ирма вряд ли могла бы это сделать. Ее польский язык заметно хромал. Не раз Ирма пыталась устроиться в школу преподавателем начальных классов. И всякий раз директора школ, улыбаясь, объясняли: "Вам необходимо подождать, обжиться, освоиться. Читайте нашу классику. Дети должны видеть в своем наставнике образец владения родным языком".

Известий о судьбе Германа по-прежнему не было. Ирма писала в Главное политическое управление Войска Польского, министру обороны... Ответы приходили быстро, но ничего утешительного в них не содержалось: "Пока точными сведениями о Вашем муже не располагаем". Несколько раз Ирма ездила в Варшаву, пытаясь связаться с родственниками Германа, но и их найти не удалось.

Этот школьный утренник особенно запомнился одиннадцатилетней Ане. Накануне учительница сказала: "Завтра, по случаю тридцатой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, у нас состоится встреча с советскими офицерами, участниками боев за освобождение Польши. Все мальчики приходят в белых рубашках, девочки - в платьицах с белыми фартуками".

Аня долго и тщательно гладила платье и фартук, вертелась у зеркала. В семье говорили по-русски. По-русски Аня читала стихи на уроках родного ей с детства языка. А вот говорить с соотечественниками, общаться с ними ей не приходилось давно. Аня никогда не задумывалась об этом. Правда, порой, особенно в вечерние часы, когда долго не удавалось заснуть, она вспоминала родной Ургенч, соседей, школьных товарищей... Теперь же, услышав объявление учительницы, девочка затосковала по России, по родному языку.

Весь класс захлопал, когда в дверях появились военные в советской форме - майор и лейтенант с боевыми наградами на груди. "Ну как, - весело подмигнув ребятам, спросил майор, - через переводчика будем общаться или напрямую?" Как захотелось Ане, чтобы никто в классе - ни ребята, ни учительница пани Ванда, ни директор школы, который сопровождал военных, - ни слова не знал по-русски! Чтобы директор школы подошел к ней, взял ее за руку, подвел к русским военным и сказал: "Вот Аня Герман, она у вас будет переводчицей".

Но ребята дружно загалдели: "Мы все розумьем по-русски".

Майор спросил:

- О чем же вам рассказать? О штурме Берлина - гитлеровского логова, хотите?

- Хцемы, хцемы! - хором закричали ребята.

И майор начал рассказ о битве за Берлин, о своих товарищах, смелых и мужественных людях, погибших за несколько дней до окончания войны. Ребята слушали притихшие и взволнованные.

Аня ощущала, как закипают слезы. Слезы радости, гордости за своих соотечественников, за советских солдат, сумевших одолеть сильного и коварного врага, спасти от уничтожения и этих польских ребят, сберечь их детство. Слезы тоски по родине, такой близкой и памятной, но и такой далекой, почти недосягаемой.

Много лет спустя Анна Герман вспомнит этот послевоенный утренник во вроцлавской школе. Одна знакомая пришлет ей стихи Риммы Казаковой о ребятах, почти еще детях, о советских солдатах, отдавших жизнь за то, "чтобы было небо голубое, цвела высокая трава". Анна напишет музыку к этим стихам и споет свою песню на торжественном открытии Дней польской культуры в Кремлевском Дворце съездов в Москве...

А тогда ребята обступили со всех сторон советских воинов, трогали их ордена и медали, задавали вопросы, дарили рисунки на память. Аня же, выждав минутку, подошла и робко, глядя в армейский ремень, призналась:

- Дяденька, а я тоже русская!..

Это было удивительное время. Страна, которую гитлеровцы фактически стерли с лица земли, города и села которой превратили в груды руин, а ее саму покрыли сетью самых страшных в Европе лагерей смерти, возрождалась из пепла, набирала силу и мощь.

Шестьсот тысяч советских воинов отдали жизнь за освобождение Польши. Тысячи советских специалистов плечом к плечу вместе с польскими строителями трудились над восстановлением братской страны...

В одном из полуразрушенных зданий в самом центре Варшавы, на Маршалковской, открыл свое кафе широко известный еще до войны певец Мечислав Фогг. Он пел о прекрасном городе на Висле, о безмятежном счастье влюбленных, о городской суете, обычных радостях жизни. К концу таких вечеров посетители пели уже вместе с Фоггом. И словно уходили навсегда в ночь все тяготы, скудность и неустроенность быта.

Мечислав Фогг превосходно знал варшавский песенный фольклор, всегда остроумные бытовые песенки варшавских улиц. В его исполнении они всегда звучали интеллигентно, мягко и весело. Он моментально находил контакт с любой аудиторией, шутил, рассказывал анекдоты. И снова возвращался к музыке. Позже его концерты часто передавались по радио, и люди собирались у приемников, чтобы послушать любимого артиста. В то время, в 1946 году, вчерашние "друзья" из довоенных шикарных варшавских ресторанов присылали ему подметные письма - грозили повесить на первом столбе за сотрудничество с народной властью.

Он поехал за границу - в Англию, Францию, Бельгию, - выступал перед эмигрантами, простыми солдатами Андерса, запуганными и обманутыми своими командирами, которые твердили им изо дня в день, что, мол, Польша - теперь русская колония и по возвращении их ожидает смерть или, в лучшем случае, Сибирь. А Фогг рассказывал правду. Он говорил о трудностях - о холоде, голоде, нужде. Но и об огромной, невиданной доселе энергии простых тружеников Варшавы, поднимающих свою столицу из развалин. Далеко не все поверили певцу. Но многие поверили и вернулись на родину, в который раз осознав элементарную истину, что не может быть счастья без родной земли...

Когда мать получила письмо из Министерства национальной обороны ПНР, она не зарыдала, не закричала, а села за стол, подперла подбородок руками и уставилась в пустоту. О чем она думала? Наверное, о том, что письмо лишь подтвердило истину, давно ей известную, но которую она гнала от себя, не желая расстаться с надеждой, которая поддерживала ее, давая силы, заставляя забывать тяготы жизни. "Как детально установлено, - говорилось в письме, Ваш муж погиб смертью храбрых в сражении под Ленино в 1943 году. Он навсегда вписал свое имя в славную историю ратных дел нашего народа, в летопись польско-советского братства по оружию".