Борис Вахтин - Портрет незнакомца. Сочинения

Рот у Каина капризный, как тугой лук, и слово летит редко и точно, как стрела, а может быть, как плевок. Черта у него такая, чтобы не отвечать, а усмехаться.

— Хочешь так? — спрашивает покорно Мария. — Или так?

— Или так?

— Чего ты усмехаешься? — спрашивает Мария, сатанея. Но молчит Каин, и взгляд его мимо, и усмешка мимо — задевает краем рта и пролетает мимо.

Пару часов потом стюардесса Мария говорит пассажирам не курить и привязаться ремнями, и, глядя на ее лицо, ничего не заметно и даже в голову не придет.

И все-таки Стелла — это только Каинов юг, блеск и величие, а Мария — Каиново нутро, голое естество, дрожащее, как тот мальчик, что прицепился к хвосту ТУ-104 и летел из Москвы в Тбилиси, скорчившись и пропадая от страха. Потому что говорил когда-то Каин, и все запомнила Мария.

— А это уж свойство такое у Каина, — говорил нам дядя Саша, — что вызывает он к себе смертную любовь, и в Марии, и в Стелле, и в других, случайных. Это фрукт особый, и раскусить его не нам, а только женщинам.

— Думаю я, — говорил он, подумав, — что из такого теста делали соль земли, разных там Магелланов и викингов, ушкуйников и флибустьеров.

Разговор у Каина с Марией шел в промежутках, а было их пять.

— Это рука, — сказала Мария.

— И это рука, — сказал Каин.

— А это плечо.

— И это.

— И вот, и вот, и вот.

Крупная муха металась по комнате, билась в луну в окне.

— Открой окно, — сказал Каин.

— Нет, — сказала Мария.

— Нет?

— Нет.

— А все-таки?

— Нет.

И потом сказала Мария:

— У меня будет ребенок.

— А мне что? — сказал Каин.

— Твой, — сказала Мария.

— Твой, — сказал Каин.

— Я хочу.

— А мне-то что?

— Тебе-то всегда ничего.

— Конечно, — сказал Каин.

— Сын или дочь — тебе ничего.

— Хоть оба сразу.

— Не будет тебе ничего!

— Ничего?

— Ничего.

— Нет?

— Да.

Муха не знала, куда ей деваться, и утихла в темном углу, когда стало светать.

— Ишь ты, — сказала Мария, просыпаясь.

— Заткнись! — сказал Каин.

— Ну, нет, — сказала Мария.

— Помолчи, — сказал Каин.

И было совсем светло, когда Каин сказал:

— Не то.

Высокой чести удостоил меня только раз Ванька Каин, когда обратился ко мне и сказал, повстречав на углу переулка:

— А что ты за человек, парень?

— Не знаю, — сказал я. — А что?

— Болтаешься ты среди нас, а кто ты есть? — снова спросил Каин. — Все мы вроде при деле, а ты при чем?

Я смутился и подумал рассказать ему про звезду и про пламя, в котором мы все отдохнем, потому что это самое главное, но не знал, как начать.

— Я тут живу, — сказал я. — В этом городе.

— Он похож на тебя, — сказала ему Стелла. — Смотри — он похож на тебя.

— Хе, — сказал Каин и повернул меня к свету, чтобы посмотреть. — Гляди, и впрямь похож, сволочь.

— Он не виноват, может быть, — сказал Календра. И рукавом почистил сапог, потому что любил свои сапоги, в которые заправлял штанины.

А Борька Псевдоним добавил:

— Он сам по себе, пусть его, Иван.

— Пойдем, парень, разберемся, — сказал мне Каин и отвел меня в сторонку, в сквер, на скамейку.

— Вот ты трешься среди нас, а что можешь сказать про меня? — спросил он.

— Что ты в России, может быть, самый главный, — сказал я.

— Это ты говоришь, потому что боишься меня? — спросил Каин.

— Нет, — сказал я. — Я тебя не боюсь.

— Это почему? — спросил Каин.

— А я никого не боюсь, — сказал я. — Потому что это бесполезно — бояться.

Вдали прошел Молчаливый пилот, и Каин долго смотрел ему вслед.

— А он? — кивнул он вслед Молчаливому пилоту.

— И он тоже.

— А Мария?

— Это вы сами разбирайтесь, — сказал я.

— Ты мое прозвище слыхал? — спросил Каин.

— Да, — сказал я. — Каин твое прозвище.

— А что такое Каинов цвет, знаешь?

— Нет, не знаю.

— Говорят, это черное с белым в полоску, — сказал Каин. — Вот как у березы. По-твоему, я в России главный. А кто в мире?

— Я, — сказал я.

— А это почему? — удивился Каин.

— Никто не знает, что будет, а я знаю, что будет, — сказал я.

— А что будет?

— Звезда будет, и в пламени мы все отдохнем.

— Это ты точно знаешь? — спросил Каин с насмешкой.

— Точно, — сказал я.

— А если точно, что ж молчишь?

— Бесполезно, — сказал я. — Бесполезно говорить.

Каин посмотрел на меня презрительно и удивленно и сказал, подумав:

— А ты, парень, может, больше Каин, чем сам Каин, если не врешь. А с виду такой тихий, надо же, как притаился.

Идет Каин с компанией по широкой улице, это идет вся компания с гиканьем и свистом, с топотом и грохотом, с горем и бедой, сквозь автобусы и трамваи, сметая столбы и прохожих, поднимая пыль до небес, выворачивая дома наизнанку. Словно крыльями, машут они руками, настоящие люди, невыдуманные, тоже герои второй половины двадцатого века.

Нет, не так они идут, а тихо и неприметно, и впереди Каин, и это только заурядному прохожему покажется, что идет он без никого. А сзади наискось, поближе к мостовой, Календра с рыжим приятелем, а за ними — Борька Псевдоним и тоже не один. Ну, какие их ждут дела на фоне подсолнуха с синими листьями? Смех и стыд, грех и стыд.

Идет Каин и думает свою думу, какая кругом одна мразь и падаль и желатин, что трудно двигаться, а ты вот король, и прежде всего — по нутру, ты поняла ведь, Мария? И пальцем не двинет Каин, чтобы выручить дружка, если тот попал в беду, потому что зачем выручать, если мразь и падаль, а кругом желающие поближе к королю.

Вот Календра, в душе прямой и недалекий, вломился в чужое жилье, чтобы взять кое-что без стука, но наделал шума и погорел, так мне-то что? Бери его, начальник, тащи его, начальник, дурака без подсолнуха, кому он нужен.

Странно Борьке, что горят дружки, а Каину хоть бы что. Но и сказать ничего нельзя — все видит зеленый Каинов глаз. Только хмыкнет Каин углом рта, и перемрут у тебя слова в глотке, как рыба на песке.

Ну, какие это дела? Смех и стыд для такого человека, и одним женщинам дано его раскусить, да и то с двух сторон.

А как хочется с гиканьем и свистом, с горем — не бедой, да вот почему-то все не выходит, и ползет где-то неуловимый шепот, что не Каин ли закладывает дружков, не в нем ли причина, что люди вокруг него огнем горят и жизни ломаются, как ничто.

Отец у Борьки Псевдонима далек от изящной словесности, и не понять ему противоречий этого дела, как это сын его сочиняет стихи, а водится с темными личностями и не боится гулять по ночам в Парке культуры и отдыха, где все может случиться. Особенно удивляется отец, когда приходит Календра, стуча сапогами, и здоровается с отцом и жмет ему руку не рукой, а как будто тисками.