Борис Вахтин - Портрет незнакомца. Сочинения

Конечно, не хочется портить комментарием законченность этого свидетельства. Но беда в том, что только последовавшее за статьей саморазоблачение (убийства и самоубийства) делает показания Джонса столь весомыми. В противном случае никто и внимания не обратил бы на эту унылую, длинную и тягомотную статью, то есть обратил бы, очень даже возможно, что обратили бы внимание те, кто в силу каких-то (их еще предстоит выяснить) причин предрасположен заболеть исследуемой здесь болезнью, и те, кто в эгоистических целях изучает опыт личностей, добившихся в условиях распространения болезни личного успеха (того самого «места в истории», которое, по словам Блэйки, так беспокоило Джонса). Но статей таких и вроде такой, повторяю, неисчислимое множество, например в годы «культурной революции» в Китае день за днем газеты печатали длиннющие, для более или менее здорового человека абсолютно несъедобные передовицы и статьи; такое же на, повторяю, незаразившийся взгляд невыносимое чтиво представляли собой бесчисленные дацзыбао, но видел же, собственными глазами видел, как люди вчитывались в эту, казалось бы, абракадабру, словно голодные. Секрет тут в том, что они не читали написанное как прямое сообщение, а искали скрытый смысл, они расшифровывали хитроумно закодированную информацию, они переводили с «ньюспика» на родной китайский, переводили, конечно, страшась собственного перевода и даже факта его, а потом в общении совершая обратный перевод на ньюспик. Частично успех Мао Цзедуна — одного из величайших Джонсов всех времен — объясняется, пожалуй, тем, что на фоне ньюспика его короткие, иногда даже по форме афористические «указания» не требовали перевода, воспринимались (по крайней мере, какая-то их доля) как легкие, основные, исходные, чуть ли поэтому не как истинные; «Женщина при феодализме подвергалась двойному гнету — и семейному, и социальному» — такая «мудрость» после переводческих мучений с дацзыбао «Допустимо ли держать голубей» должна казаться глотком кислорода…

Вот учитывая то обстоятельство, что люди привыкают к ньюспику, смиряются с ним, научаются даже говорить на нам (иногда охотно, иногда поневоле, иногда для «лучшего взаимопонимания» с Джонсами); что, далее, язык тут — пункт важнейший, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что именно писатели (а не, скажем, художники или композиторы) в КНР были главным объектом гонений и контроля со стороны маоистов (сдается, почти все политические массовые кампании, включая «культурную революцию», начинались с нападения на литературу и литераторов); что, наконец, статья Джонса именно в силу широко распространившейся привычки и терпимости к подобного рода публикациям может показаться разумной, а кое в чем и «прогрессивной»; вот все это учитывая, стоит немного времени и места уделить этому документу, этому символу веры, этому яркому симптому болезни Джонса и ему подобных.

Главное утверждение нашего свидетеля: Джонстаун — величайшее и высочайшее достижение рода человеческого: «нет ничего, что могло бы так удовлетворить человека»; жизнь в нем доводит творческие способности каждого до предела; в нем «самое лучшее» питание; люди в нем нашли всю полноту жизни, старики счастливы, детишки играют; люди в нем предельно раскрыли себя и познали счастье; царят мир и безопасность… Есть еще много прекрасного, хотя и не достигшего еще максимума совершенства: «очень высокий уровень профилактической медицины»; таланты процветают; высокий уровень человеческих взаимоотношений и взаимное доверие…

Погодите, скажем мы, ведь наш свидетель не раз утверждал, что в этот счастливый город засланы шпионы и провокаторы. Так как же совместить высокий уровень человеческих взаимоотношений, доверие и общность всех радостей и бед, если среди счастливых и доверяющих друг другу гнездятся тайные провокаторы, обманщики, цель которых это счастье порушить? И, заметьте, тайные провокаторы, значит, под подозрением находятся многие, а может быть, и каждый? Выходит, люди в Джонстауне одновременно и доверяют друг другу, имея решительно все и всегда общим, и подозревают друг друга? А разве можно доверять, подозревая?

В здоровом мире нельзя. В Джонстауне можно — ньюспик все терпит. Для него не существуют логика, здравый смысл, простота. Вероятно, Джонс объяснил бы это противоречие так: уровень человеческих взаимоотношений в Джонстауне высокий, несомненно и несравненно выше, чем не в Джонстауне, и доверие там тоже глубже, чем где бы то ни было, а вот не засылайте провокаторов — будет еще выше. Он, таким образом, вас, поймавших его на лжесвидетельстве, тут же подцепил бы на ньюспике — и вы почти наверняка стали бы с негодованием говорить, что никаких провокаторов не засылали и никакого отношения к засылающим не имеете. А ему только этого и надо: вот вы уже и перешли на ньюспик, потому что, ничего, ровным счетам ничегошеньки не зная ни о провокаторах, ни о засылающих, вы их существование все-таки допустили и о них заговорили, а о лжесвидетельстве, которое вот оно, тут, рядом, очевидное и наглядное, оно-то и обсуждалось, а не фантастические провокаторы, о нем-то вы и позабыли. Но если вы окажетесь настолько упрямым, что станете и дальше приставать с обнаруженными вами противоречиями в показаниях Джонса, то он эту полемику прекратит — и на вас обрушится неожиданно та смертная ненависть, та готовность убить, но вырваться, что бывает у загнанного в угол хищника. Вы столкнетесь с такой яростью и бескомпромиссностью, что от вас потребуется недюжинное мужество, чтобы не дрогнуть и, по крайней мере, не посторониться, выпуская зверя из угла, — ну, хотя бы пробормотав, что, может быть, вы не все тут понимаете, поскольку Джонстаун — явление в своем роде единственное, история опыта не накопила, да и вы, простой смертный, не о всем же можете судить… А тут выскочит рядом какой-нибудь Гэрри со своими бессмертными словами, что Джонстаун — «жемчужина, которую должен повидать каждый», что это «рай». И пиши пропало. Никто уже и не вспомнит в начавшейся кутерьме, как же это все-таки можно доверять, подозревая, и подозревать, доверяя…

Следующие момент в показаниях Джонса — враждебное окружение Джонстауна. Его город живет ради высших идеалов, и он — объект мстительных гонений. Враги — невидимые, беспощадные и коварные — прямо-таки душат город. Вождю приходится руководить славными действиями по защите его жителей от агрессии Соединенных Штате, он готов умереть во имя свободы города, он успокаивает тех, кто тревожится за судьбу Джонстауна — он готов бороться до конца, он полон решимости и бескомпромиссности, а враги, некие «они», «могущественное учреждение», рвутся к старикам и детям, чтобы над ними надругаться, засылают провокаторов; вот это уже не «они», а «какой-то человек», «какая-то группа», которые замышляют убить Джонса, заглушить его одинокий голос; здесь же мельком он говорит, что его хотят также запятнать и очернить…