Борис Вахтин - Портрет незнакомца. Сочинения

Это очень важное положение — много лет для многих наших граждан западная демократия рисовалась чуть ли не райским блаженством, да, впрочем, и сейчас многим рисуется. И вот Солженицына эта демократия не устраивает — с оговоркой, что как единственный выход.

Такое отношение к западной демократии, повторяю, чрезвычайно важно. Что там, на Западе, не рай — мы, конечно, знали; что искать образцов общественного устройства где-то вне своей собственной истории, культуры и традиции бесполезно — в общем тоже, с грехом пополам, догадывались; но такой критики западной демократии еще вроде бы не слышали.

Попробуем пристальнее вчитаться в приведенную только что цитату.

Что значит «в последние десятилетия»? Это после второй мировой войны? Очевидно, так. И только тогда исчезли этические основы для партийной борьбы? Или только тогда их отсутствие стало сотрясать некую «сверхдержаву»? Ясно, что речь идет о США. Но там партийная борьба никогда на этической основе и не велась — достаточно почитать американских писателей, чтобы в этом убедиться. Эта борьба всегда там велась с совершенным забвением «этических основ». Значит, новое только то, что сотрясает? Или что — сверхдержаву? Ведь несверхдержавы эта борьба трясла и трясет — например, в послевоенной Франции, в догитлеровской Германии (на волнах такой безнравственной партийной борьбы Гитлер и выплыл к власти). Скорее всего, речь идет об уотергейтском деле — но этот скандал лишь укрепил демократию, развил ее, укрепил сверхдержаву.

А где и какие группы лиц, организации и гражданские слои потеряли в осуществлении своих свобод чувство ответственности перед национальным целым? Надеюсь, речь не идет о крайностях негритянского движения в США? Ведь и в этом случае негры «в осуществлении своих свобод» укрепили национальное целое, хотя еще продолжают страдать от неравенства — может быть, именно из-за чувства ответственности перед национальным целым. Во всяком случае в Африку не бегут — значит, либо им в Америке лучше, либо чувствуют Америку своим отечеством.

Наш национальный опыт учит нас, что «безграничная свобода дискуссий» — это хорошо; что хорошо, когда общество предпочитает страдать от наглости одиночек, но не хватает подряд без разбора правого и виноватого, чтобы этих «наглых одиночек» отыскать; что хорошо, когда группы лиц, а тем более организации, а еще тем более целые гражданские слои «теряют чувство ответственности перед национальным целым» (кто его представляет, это национальное целое?!).

В главном Солженицын прав — нам не годится западный образец, но не годится не потому, что в нем что-то плохо или что-то хорошо, а потому и только потому, что этот образец — чужой. Сколько ни напяливала Россия на себя чужую одежку, всегда она приходилась ей не впору.

И как это по-русски — писать, что западная демократия нынче «в политическом кризисе и в духовной растерянности»! Как будто были сколь-нибудь длительные периоды в жизни человеческого рода (или отдельной нации, или — даже! — отдельного человека), когда не было бы этого самого «кризиса» и этой самой «растерянности»! Удивительный мы народ! Сколько нас история терзает, мучит, учит, гнет и давит, а мы все мечтаем об отсутствии «кризиса и растерянности»! И маскируем от самих себя страдания от своих кризисов и растерянности уверенной критикой других. К счастью, у Солженицына это проскальзывает редко, хотя приводит к тому парадоксу, что он не в силах понять тех людей на Западе, которые оскорбляются несправедливостью в своих странах — не в силах, как мне кажется, потому, что по сравнению с несправедливостями собственного отечества те, западные, несправедливости кажутся ему пустяками. Боюсь, что так недалеко до попыток взвешивать нравственность на весах или мерять ее сантиметрами и километрами.

И вот вслед за такой оригинальной критикой западной демократии, вслед за трудно доказуемым тезисом, что и без демократии люди веками жили (и не всегда хуже), Солженицын как-то вдруг и совершенно непоследовательно, но совершенно справедливо для внеполитического подхода к делу, говорит, что вообще государственное устройство — условие второстепенное «по отношению к истинной земной цели людей (а она не может сводиться к целям животного мира, к одному лишь беспрепятственному существованию)». Золотые слова! Но какова же истинная земная цель людей? Есть ли у автора что-нибудь на этот счет новое или он хочет повторить нам заветы Христа? И чем так уж плохо «беспрепятственное существование»? Не есть ли оно то самое бессмертие во плоти ? Может быть, это то, о чем писал Пастернак: «А что такое история? Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и ее будущему преодолению. Для этого открывают математическую бесконечность и электромагнитные волны, для этого пишут симфонии… Для этих открытий требуется духовное оборудование. Данные для него содержатся в Евангелии. Вот они. Это, во-первых, любовь к ближнему, этот высший вид живой энергии… и затем это главные составные части современного человека, без которых он немыслим, а именно идея свободной личности и идея жизни, как жертвы»?

На эти вопросы автор не отвечает, а взамен не то предлагает, не то вслух размышляет, прикидывает: может быть, эволюционное развитие нашей страны от нынешней тоталитарной формы к некоей смягченной авторитарной было бы естественней, плавнее, безболезненней?

Отвергнув чужое, Солженицын предлагает свое. Как бы в два адреса обращается он: к правителям и к подданным, каждым по-разному говорит одно и то же по сути. Написано Солженицыным много, остановлюсь только на концентратах его мыслей.

Начнем с «Письма вождям».

Существует и довольно распространено — разумеется, не в официальном мире, — мнение, что Солженицын нетерпим, полон ненависти и чуть ли не злобы. Вызывается это мнение, среди прочего, горьким порой тоном Солженицына.

Ничего похожего на нетерпимость ни в других произведениях Александра Исаевича, ни в «Письме вождям» нет. Оно написано с очевидным желанием убедить, уговорить, с надеждой на «мирную эволюцию нашей страны». Автор так и высказывается весь: «Это письмо родилось, развилось из единственной мысли: как избежать грозящей нам национальной катастрофы? Могут удивить некоторые практические предложения его. Я готов тотчас и снять их, если кем-нибудь будет выдвинута не критика остроумная, но путь конструктивный, выход лучший и, главное, вполне реальный, с ясными путями. Наша интеллигенция единодушна в представлении о желанном будущем нашей страны (самые широкие свободы), но так же единодушна она и в полном бездействии для этого будущего. Все завороженно ждут, не случится ли что само. Нет, не случится».