'Одиссей' Журнал - Одиссей за 1996 год

Германская историография отправляется здесь от достижений зарубежных классиков социальной истории ведовства. Это в первую очередь работы англичан Алана Макфарлейна и Кита Томаса начала 70-х годов; во Франции несколько лет спустя опубликовал свою книгу Робер Мюшембле. По мнению этих историков, центральную роль играл социальноимущественный конфликт: процесс модернизации привел к разрушению солидарности между богатыми и бедными в деревенском обществе и к появлению столь убедительно описанного Томасом типа нищенки, прогнанной прочь с пустыми руками и расточающей проклятия. Если вскоре после этого кто-нибудь заболевал или обнаруживался какой-либо ущерб в хозяйстве, то это могло быть приписано ей и истолковано как ее колдовство. Обвинив ее в ведовстве, зажиточный крестьянин избавлялся от досаждавшей соседки и к тому же успокаивал свою совесть: его недобрососедское отношение к ней оправдывалось тем, что она - ведьма. Мюшембле расширил эту гипотезу: по его мнению, преследование ведьм было результатом союза между местной верхушкой и государственной властью, озабоченной дисциплинированием своих подданных: они вместе выступали против народной магической культуры.

В германской историографии господствовало сформировавшееся в результате эпизодического знакомства с источниками мнение, будто ведьмомания охватила все сословия без исключения; новый тезис о домини

Г. Шверхофф. От повседневных подозрениО k массовым гонениям 321

ровании классового конфликта был с энтузиазмом подхвачен исследователями. В самом деле, едва ли можно отрицать тот факт, что во многих регионах большинство жертв принадлежало к низшим социальным слоям. Однако это еще не доказывает, что здесь имели место именно социальные конфликты. В столь бедной области, как Саар, неимущие и представители социальных низов действительно составляли самую многочисленную группу среди обвиняемых, что в принципе соответствовало и их доле в социальном составе населения. Но Руммель установил, что в той области, которую он изучал, жертвами преследований часто становились люди из семей богатых и знатных или, по крайней мере, состоятельных, а их обвинители - члены выборных комитетов - стояли лишь ненамного ниже их на социальной лестнице. Таким образом, дело здесь было в "напряжениях внутри верхних слоев" ". Например, в 1500 г. в Кринсе, в Швейцарии, проходил процесс над одной довольно состоятельной женщиной родом из Оберхузена. При ближайшем изучении выясняется, что в городе, куда она переехала, новые соседи завидовали ее богатству и невзлюбили ее, результатом чего и явилось обвинение в ведовстве "". Таким образом, подоплекой процессов над ведьмами не обязательно были классовые конфликты, а если и случалось так, то социальные слои, из которых рекрутировались преследователи и жертвы, были гораздо разнообразнее, нежели считалсь до сих пор.

Может быть, за преследованиями ведьм скрывались гендерные конфликты? Этот тезис, особенно охотно выдвигавшийся и варьировавшийся феминистски настроенными авторами, правдоподобен, поскольку большинство обвиненных и казненных были женщины. В среднем они составляли четыре пятых всех жертв процессов, хотя в разных регионах в разное время доля мужчин могла сильно колебаться. То, что преследование ведьм представляло собой преследование женщин, верно. Однако эта констатация сама по себе может служить лишь исходным пунктом для изучения конкретных мотивов и функций процессов. Систематическая работа в этом направлении началась только недавно ^.

В этой связи, конечно, уместно вспомнить о долгой истории христианского женоненавистничества, которое в концентрированном виде выражено в стереотипе ведьмы, обрисованном, например, в "Malleus Maleficarum". Впрочем, мизогиния является общей-возможно, необходимойпредпосылкой, но еще не достаточной причиной для преследований. Какие именно женщины становились жертвами? Легко предположить, что это были прежде всего "знающие" женщины - знахарки, ворожейки, повитухи, - пострадавшие за свои магические занятия. В самом деле, люди такого рода были среди обвиняемых, однако они составляли лишь небольшую их часть. Как власти, так и обвинители из односельчан часто проводили различие между сведущими в магии целительницами и злыми колдуньями - ведьмами. Кроме того, женщины не обладали монополией в магических искусствах, как раз наоборот - репутация мужчин как целителей и изгонятелей ведьм, например, в Англии или в графстве Лип

II Зак. 125

322 ___ Современная историография

пе *', была, очевидно, выше. Да и на суде ведьмам вменялось в вину не отправление магических практик вообще, а именно злое, вредоносное колдовство. Эти "maleficia", злодеяния, вовсе не обязательно были плодом маниакальной фантазии ученых юристов и теологов: они, как мы узнаем по косвенным данным источников, вполне могли практиковаться в действительности. Решающую же роль играло установление связи между несчастьем, постигавшим кого-то, и угрозой, жестом или действиями определенного лица, которые ex post идентифицировались как ворожба. А случаев, допускающих подобное истолкование, в повседневной жизни деревни было более чем достаточно. Поэтому представляется важным попытаться установить, существовала ли какая-то определенная группа женщин, которой по преимуществу приписывалось злое колдовство.

Как и в случае с социальной принадлежностью, относительно надрегиональных закономерностей, связанных с семейным положением или возрастом жертв, можно говорить только с очень большими оговорками. Возьмем, к примеру, "типичную саарскую ведьму". Это, как констатирует Лябуви, была "женщина за пятьдесят, незамужняя или овдовевшая, но не обязательно живущая уединенно и замкнуто - она вполне могла быть интегрирована в семейное и деревенское сообщество". Не ограничиваясь этими структурными признаками, автор дополняет их следующим наблюдением: поведение женщин, на которых падало обвинение в колдовстве, отличалось от обычного - это были чаще всего "нонконформистки, отклонявшиеся от принятых правил общежития и концентрировавшие на себе благодаря своей сварливости или безнравственному поведению повышенный конфликтный потенциал". Весьма вероятно, что их особенно легко можно было обвинить в действиях, которые интерпретировались как ведовство - проклятия, угрозы, плевки или дутье ^.

Устранение докучливых маргиналов с помощью обвинения в ведовстве - схема убедительная. Но необходима осторожность при обобщениях на базе эмпирического материала. Так, X. Поль в исследованной им области курфюршества Майнц применительно к XVI в. не обнаружил высокого процента вдов среди обвиненных ". Очень важный методический принцип сформулировал Вальц: он пишет, что недостаточно изучать только материалы процессов - необходимо реконструировать и девиантное поведение обвиняемых. В своем анализе он использовал в качестве контрольного материала документы низшей деревенской судебной инстанции - окружного суда. Результат получился неожиданный. Те, кто впоследствии был обвинен в ведовстве, не выделялись, согласно материалу источника, особо отклоняющимся поведением, а те, кто то и дело привлекался к суду за безнравственность и другие нарушения норм, не обвинялись в ведовстве **.