Наталия Лебина - Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.

Истоки этой идеи восходят к 50-60-м гг. XIX в., когда в среде российской прогрессивно мыслящей общественности утвердилось мнение о существовании в стране специального женского вопроса. Он, конечно, являлся как бы частью происходивших тогда буржуазных преобразований и был во многом связан с общей тенденцией борьбы против самодержавия и крепостничества. К тому времени относится крылатая фраза Д. И. Писарева «Женщина ни в чем не виновата», которую он высказал в статье «Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова». «Мужчина, — утверждал Д. И. Писарев, — гнетет женщину и клевещет на нее… постоянно обвиняет ее в умственной неразвитости, в отсутствии тех или других высоких добродетелей, в наклонностях к тем или иным преступным слабостям…» [206] Писарев Д. И. Избр. соч. В 2-х тт. Т. I. М., 1934, с. 1, 2.

Какая-то часть демократической общественности действительно рассуждала таким образом, оценивая тенденции роста рядов проституток. Она твердо придерживалась мнения о том, что спрос определяет предложение. Достаточно вспомнить популярные в 60-е гг. карикатуры М. М. Знаменского на тему «Женский вопрос, решенный наглядно», в которых в иносказательной форме обличалась существовавшая якобы чрезмерная вольность нравов на улицах Петербурга: стоило только оказаться женщине одной, как «десятки» являлись «с услугами проводить и предложениями поцеловать» [207] Павлюченко Э. А. Женщины в русском освободительном движении. М., 1988, с. 128. . По мнению революционных демократов и борцов за женское равноправие, это способствовало развитию института продажной любви.

В конце XIX в. подобные идеи получили особое развитие. Представительницы женского демократического движения, которое стало явно склоняться к воинствующему феминизму, пытались вообще возложить ответственность за все девиантные проявления в обществе на мужчин. Были даже предложения запретить изучать личность проститутки медикам и юристам, так как исследования такого рода якобы травмировали и без того израненные души продажных женщин. Против подобного подхода к проблеме проституции выступил в конце 80-х гг. В. М. Тарновский. Он резко осудил эти псевдофилантропические идеи, заявив, что изучение болезни и сбор анализов направлены вовсе не на оскорбление больного, а на его исцеление [208] См.: Тарновский В. М. Потребители проституции, с. 1, 2. . Однако здравые идеи В. М. Тарновского потонули в море нараставшего в России революционного подъема, возродившего феминистические прожекты решения проблемы проституции. М. И. Покровская писала в 1902 г., что женщины, промышляющие продажной любовью, — это настоящие жертвы мужской развращенности [209] См.: Покровская М. И. О жертвах общественного темперамен с. 26,31. . Не менее решительно настроена была и другая женщина — врач Е. С. Дрентельн. Она утверждала, что проституция является результатом «бесповоротного спроса на нее со стороны мужчин, последствием натиска мужского пола на женский» и обусловлена преобладанием «мужского уклада в общественной жизни» [210] Дрентельн Е. С. Проституция с точки зрения динамики жизни. 1908, с. 3,6. .

Основной бой своим врагам противники «фаллоцентрически» организованного общества дали на Первом Всероссийском женском съезде в 1908 г. и на Первом съезде по борьбе с торгом женщинами в 1910 г. В ходе их работы упорно проводилась мысль о необходимости обуздания половых инстинктов мужчин путем воспитания, общественного мнения и даже государственного контроля. Некоторые участники обоих съездов вообще предлагали называть потребителей продажной любви «проститутами» и применять к ним санкции уголовного характера [211] См.: Труды Первого Всероссийского женского съезда при Русском женском обществе в Санкт-Петербурге, с. 272,315. . А незадолго до Февральской революции российские фениминистки, в особенности М. И. Покровская, пытались отстоять идею о том, что для ликвидации проституции необходима переориентация законов половой жизни, а следовательно, и всего общества с мужского типа на женский! Подобный сумбур, как представляется, являлся следствием забвения основного признака проституции — состоявшегося факта купли-продажи любви по предварительному соглашению о цене. В подобной ситуации вопрос о насилии над личностью женщины, о принуждении ее со стороны потребителя просто неуместен.

Общедемократические тенденции, бурно развивавшиеся в российском обществе в начале XX в., вносили явную путаницу в вопросы правовой и моральной оценки проституции как профессии, с одной стороны, и использования зависимого положения женщины — работницы по найму, горничной, мелкой служащей и т. д. — мужчинами, в подчинении которых она находилась — с другой. Действительно, во втором случае поведение представителей сильного пола заслуживало порицания. Но вряд ли можно было строго судить человека за желание приобрести товар, если продажа такового узаконена государством. Совершенно ясно, что занятие проституцией предполагает равное участие обоих полов. Думается, и во времена легального существования в столице Российской империи института продажной любви, и сегодня вина представителей мужских и женских кланов практически равна. Существует точка зрения о том, что уровень размаха проституции в определенной степени объясняется диспропорциями в разделении населения по половому признаку. Однако это утверждение верно, выражаясь языком математики, лишь для малых величин. Действительно, в период образования новых поселений нехватка женщин может привести к их проституированию. Но в таком крупном городе, каким с середины XIX в. являлся Петербург, незначительное преобладание мужского населения над женским вряд ли служило серьезным фактором поддержания стабильного спроса на продажную любовь, а главное — причиной, обеспечивающей стойкий контингент ее потребителей. К тому же к 1915 г. количество мужчин и женщин в городе практически сравнялось. Кроме того, оценивая степень «вины» стороны спроса в развитии проституции, следует четко представлять, о чем идет речь. Если рассматривать официально зарегистрированных публичных женщин и обвинять мужчин в пособничестве пополнению рядов легальных служительниц культа Венеры, то не стоит забывать о том, что накануне революции, по самым приблизительным подсчетам, на 300 петербуржцев в фертильном возрасте приходилась одна проститутка. Даже при ежедневном «приеме» ею 4—5 клиентов реально получалось, что поход в увеселительное заведение или развлечение с особой с улицы среднестатистический мужчина мог совершить не чаще чем один раз в два месяца! Можно ли при такой ситуации всерьез говорить о распущенности нравов мужского населения? Иной характер носили контакты с тайной проституцией, ряды которой были значительно обширнее в Петербурге. Однако какая-либо фиксация использования интимных услуг женщин, не зарегистрированных во Врачебно-полицейском комитете, естественно, отсутствует, и поэтому сделать вывод о том, кто являлся потребителем скрытой торговли любовью, вообще невозможно. Кроме того, в данном случае доказать наличие факта купли-продажи очень сложно.