Елена Гапова - Классы наций. Феминистская критика нациостроительства

В Восточной Белоруссии в межвоенное двадцатилетие шло строительство социализма и создание Советской Белоруссии, республики с четырьмя государственными языками (белорусским, русским, польским и идишем), но приоритетом белорусского. Ирония, замечает канадский историк Дэвид Марплз, состоит в том, что именно советская власть укрепила и расширила БССР (присоединив некоторые восточные, а позднее и западные территории), создала промышленность и целенаправленно поддерживала и развивала белорусскую культуру и школу и таким образом способствовала укреплению чувства отдельной национальной принадлежности [87]. В то же время в 1930-х была уничтожена значительная часть интеллигенции, как белорусской, взращенной на идеях дореволюционного национального возрождения, так и польской, и еврейской. Межвоенный период был отмечен началом индустриализации и модернизации сельского хозяйства, ликвидацией безграмотности, расширением образования и книгопечатания на родном языке. Через несколько лет после того, как была образована Белорусская ССР, самый известный белорусскоязычный поэт Янка Купала в поэме «Неназванное» писал о национальном государственном строительстве и рисовал образ родины как хозяйки, наконец-то обретшей свой собственный дом:

С течением времени в символическом пространстве советской эпохи белорусская нация характеризовалась как советская, равная среди равных, стремящаяся достичь полной грамотности населения, развить экономику и модернизировать сельское хозяйство, однако в начале того периода, о котором идет речь в этом тексте, до этого было далеко.

По другую сторону границы (проходившей в то время в 40 километрах к западу от Минска, вблизи станции Негорелое), в буржуазной Польской республике или, как было принято говорить, в «панской Польше» белорусы составляли компактно проживающее национальное меньшинство и, таким образом, находились приблизительно в тех же политических условиях, которые были характерны для многих народов Центральной Европы, боровшихся в XIX веке за национальное признание в составе полиэтнических империй. Обращение к истории этого периода позволяет увидеть, как могут быть соположены национальный и гендерный порядки, а также как различные национальные проекты структурируют формы публичной и частной жизни и коллективных идентичностей в соответствии со своими политическими целями. Материалом для анализа в первом случае являются документы архива Женотдела ЦК КП(Б)Б, а также журнал «Беларуская работніца і сялянка» («Беларусская работница и крестьянка») 1920–1930-х годов. Во втором используются документы белорусских женских организаций, работавших на территории Западной Беларуси, а также публикации в журнале «Жаноцкая справа» («Женское дело»), который издавался в Вильно.

Строительству социалистической Белоруссии предстояло развернуться на территориях, которые с 1914 года являлись зоной военных действий. Они неоднократно переходили из рук в руки (к немцам, полякам, большевикам), а значительная часть населения была вынуждена покинуть свои дома и превратилась в беженцев. Наступивший вслед за военным коммунизмом период НЭПа часто представляется как относительно благополучное время «золотого советского червонца»; вместе с тем это был период острой безработицы, ухода сельских жителей в города, роста проституции и так называемого «беспризорного» материнства. В документах белорусского Женотдела – специальной секции, созданной при центральном, областных и уездных комитетах коммунистической партии для решения женского вопроса в 1918–1920 годах, – указывалось: «В то же время надо отметить рост женской безработицы, главным образом за счет деревни…» [89](1925 г.), а в докладной записке давалась характеристика текущего момента в Белоруссии:

«…Основной кадр безработных женщин является неквалифицированной рабочей силой, главным образом выходцы из деревни, местечек, что объясняется громадной аграрной перенаселенностью деревни (40 %) и разоренностью местечка и кустарного населения в городе.

Кроме этих моментов, мы имеем поток перебежчиц из Западной Белоруссии и даже Польши и беженцев из СССР, стремящихся на родину, в Западную Белоруссию и застревающих в наших городах.

Большой процент (до 30) безработных женщин, зачисленных на биржах, составляют матери-одиночки с малолетними детьми без крова и пристанища…» [90]

Первостепенной задачей «текущего момента» являлось восстановление разрушенного хозяйства, стратегической же целью должно было стать освобождение рабочего класса, с чем было сопряжено и решение женского и национального вопросов. В контексте предполагаемых преобразований роль женщин виделась неоднозначной: важной и проблемной одновременно. С одной стороны, женщины должны были стать строительницами нового общества, необходимой, особенно если учесть мужские потери в войне, рабочей силой для социалистического проекта ускоренной модернизации. Они составляли, выражаясь марксистской терминологией, резервную армию труда, и их участие было необходимо в рамках той стратегии экстенсивного использования трудовых ресурсов (вовлечения в экономику все большего количества населения), которое требовалось для построения социализма. Поэтому состоявшийся в 1924 году I съезд работниц и крестьянок Беларуси объявил освобождение женщин делом государственной важности и призвал вовлекать их в общественную жизнь. Повестка дня съезда содержала, наряду с такими темами, как «О международном и внутреннем положении СССР и укреплении Белоруссии» или «Вопросы просвещения в деревне», и пункт «О работе среди крестьянок и батрачек, задачи комсомола среди девушек». Было объявлено, что «женщины… будут проводить заветы Ильича» [91]при созидании нового, социалистического образа жизни, а для руководства этой деятельностью были созданы разнообразные структуры, в частности волостные организаторы, для которых были составлены специальные «Инструкции по работе среди женщин» [92].

С другой стороны, женщины были куда более сложным объектом социальной инженерии, чем мужчины (почему для работы с ними и были необходимы специальные инструкции). Еще у многих революционеров Российской империи сложилось устойчивое мнение о женщинах как «отсталом элементе», требовавшем, ввиду их исключенности из публичной сферы, дополнительных организационных и пропагандистских мер. Как разъясняет историк Элизабет Вуд, «мужчина… мог служить в армии; он мог ездить на поезде; он мог бывать в городе. Но… женщины оставались тесно связанными с традиционной сельской жизнью, даже если попадали в город, поэтому они в большей степени были неграмотны, суеверны, религиозны и привязаны к старому жизненному укладу» [93]. Ввиду этого коммунисты рассматривали освобождение женщин как «одно из измерений более широкой трансформации всех экономических, социальных и политических институтов» [94].