Николай Анисин - От Сталина до Путина. Зигзаги истории

– А вы уподобьтесь мне, – Евгений Петрович жестом предложил Сереге наполнить стопки, – смотрите по телевизору только новости и политические программы. В них выступают артисты не без таланта. Спец по электронным приборам Грызлов отменно даёт понять, что он знает толк в законотворчестве. Юрист-консультант Греф, основательно показывает, что он руководит экономическим развитием и торговлей страны. Прочие актеры в политике тоже не мелкие.

– Да еханый бабай с ними со всеми, – махнув рукой, Серёга поспешил разливать. Мы без тоста выпили. Я заел водку грибом и вернул Евгению Петровичу его листы. С репликой:

– Не хватает в вашем тексте самого интересного: мнения товарища Щадова – как следовало разбираться с еврейской проблемой?

– На сей счет, – Евгений Петрович развел руками, – наш источник информации Олег Степанович ничего вразумительного не вспомнил. В застольях дружеских Щадов излагал лишь свое видение проблемы, а решения её не касался. Его ответа на вопрос Жданова, я уже говорил, Олег Степанович не слышал. Но от него мы узнали одну интригующую деталь. В конце разговора Жданов спросил Щадова: где ты, подполковник, служишь. Он отрапортовал: «Прохожу обучение в Академии». И тут Жданов как бы невзначай обронил: «Учёного учить – только портить».

Фраза эта, выяснили мы, не вдруг была брошена, – Евгений Петрович взял очередной лист из своей папки. – Мы нашли в архивном фонде Академии личное дело подполковника Щадова. В нём чёрным по белому написано, что он, Щадов, в конце мая 1947-го был откомандирован в распоряжение ЦК ВКП(б). Формулировка очень странная, даже загадочная: не переведен, а откомандирован. То есть подполковник Щадов вроде бы остается слушателем Академии, но прерывает обучение в ней и направляется в главный центр власти, Центральный комитет партии, нести там какую-то службу. Какую именно?

В Российском госархиве новейшей истории фонд секретариата ЦК закрыт полностью, а фонд аппарата ЦК слегка приоткрыт. Наши люди в порядке исключения к его документам получили более, чем историкам дозволено, широкий доступ, и нигде фамилия «Щадов» им не встретилась. Тогда они стали в том же фонде аппарата ЦК выискивать тех, кто хоть каким-то боком был причастен к товарищу Жданову. Семь таковых сотрудников ЦК нашли и попытались выяснить – есть ли среди них ныне живущие? Выяснилось: да есть. Но всего один сотрудник, точнее, сотрудница – Анна Павловна.

Она точно такого же почтенного возраста, как и Олег Степанович, но, увы, далеко не с такой крепкой памятью, как он. Анна Павловна сразу даже не припомнила, кем работала в ЦК: инструктором или инспектором. Сослуживцев своих ей не всех удалось позабыть. Но ни один из воскрешенных в ее сознании не был Щадовым. Всё – казалось бы, точка.

Но, на удачу нам, Анна Павловна оказалась закоренелой антисемиткой. И как только наши люди начали её вопрошать: не работал ли с ней человек, специально занимавшийся еврейским вопросом, – она вдруг просияла: ей в знак особого доверия Жданова поручали вместо машинистки перепечатать на имя Сталина совершенно секретную записку – о евреях. Её автором был не сотрудник ЦК, а некий статный полковник, вхожий в разные партийные кабинеты – в том числе и в самые высокие. Записка так пришлась по сердцу Анне Павловне, что она тогда, в конце 1947-го, заучила ее наизусть, а в 1956-м – после увольнения из ЦК, запечатлела на бумаге. Чтоб ничего не запамятовать. Сейчас эта пожелтевшая бумага с текстом записки – здесь.

Я ожидал, что Евгений Петрович немедля передаст мне последний в первой его папке лист. Но он озадачил меня вопросом:

– Как вы думаете, чья фамилия стоит под запиской?

– Вероятно, не некоего полковника, а прелюбопытного вам подполковника Щадова.

– Нет, именно полковника. Полковника Щадова. В 1956-м Анне Павловне было всего 40 лет, и она, с ее умом, достойным сталинского ЦК партии, не могла ничего перепутать. И тут возникает серьезная загвоздка…

– Прошу прощения, – перебил Евгения Петровича Серёга. – Вам легче будет одолеть загвоздку, если я еще закажу горючку – у нас и водке, и виски – каюк вот-вот.

– Мне и чаю еще, – отозвался Евгений Петрович. И, не поворачивая головы в сторону подавшегося из кабинета Сереги, продолжил:

– Так вот, слушатель Академии, подполковник Щадов с командировкой в ЦК ВКП(б) получает и новую звезду на погоны, и возможность встречаться с высоким начальством. То есть он, оставаясь военным, начинает исполнять некую политическую роль. Эту его роль кому-то нежелательно афишировать, и потому Щадов по-прежнему числится в Академии. Ему просто как бы временно предписали чем-то заниматься. Чем конкретно?

Скорее всего, направление Щадова в распоряжение ЦК состоялось благодаря его разговору на кремлёвском приёме со Ждановым. А ему он мог быть интересен не как историк с дипломом советского истфака и не как офицер с боевым опытом Великой Отечественной, а как внук литератора царских времен с унаследованным от деда якобы научным антисемитизмом. Таковой антисемитизм, возможно, был симпатичен Жданову, но даже он, при всем его огромном влиянии в советской политике, вряд ли сам решился бы ангажировать Щадова.

В 1947-м из 10 высших руководителей СССР, то есть из 10 членов Политбюро ЦК один был евреем – Каганович, а шесть являлись еврейскими родственниками. У Молотова, Маленкова, Ворошилова, Хрущева и Андреева – жены-еврейки, у Сталина – зять-еврей. С этим обстоятельством Жданову нельзя было не считаться. И коль он запросил командировать в ЦК подкованного антисемита Щадова, то это было нужно Сталину. Ему, Вождю с абсолютной властью, ему, генералиссимусу со всесветной славой победителя фашизма, наверное, чудилась та же внутренняя угроза Советскому государству, что и неизвестному стране подполковнику Щадову. Жданов, по всей видимости, уловил схожесть мыслей генералиссимуса и подполковника и представил Сталину Щадова: вот на редкость образованный политический антисемит, кровью доказавший верность Родине, и кого, как не его, использовать в разработке и проведении тайной операции по разрешению еврейской проблемы? Это наше предположение верно почти на 100 процентов. Почему?

Евгений Петрович умолк, увидав вернувшегося в кабинет Серёгу и вслед за ним вошедшую официантку с двумя штофами и чашкой чая на подносе. Официантка изящно выставила напитки на стол, прихватила порожнюю посуду и в две секунды растворилась за дверью. Серёга немедля взялся наливать мне и себе – водку, виски – Евгению Петровичу. Тот пригубил из стопки, отхлебнул из чашки чая и впервые обратился ко мне по имени-отчеству:

– Теперь, Николай Михайлович, начинается то самое интересное, которое вы не обнаружили в недавно прочитанных вами страницах.