Андрей Караулов - Русское солнце

— Мальчик. В розовых штанишках. — Алешка вдруг понял, что Акопа невозможно обмануть. — У меня интервью было… Руцкой так сказал.

— Ты что, журналист?

— Ага… Хотя выгоняют. «Известия».

— Выгоняют за что?

— На повышение… иду.

— Журналист — и на повышение? Ерунда, парень.

— Да. Ерунда!

Акоп открыл бар:

— Пиво хорошее… хочешь?

— Хочу, Яков Борисович…

Акоп достал две высокие банки «Туборга». Алешка слышал о «Туборге», но банки видел впервые.

— Не стесняйся.

— Стесняюсь, Яков Борисович.

— Не стесняйся, говорю!

Акоп не любил, когда его называли Акопом. Для всех (даже для сына) он был Яков Борисович.

— Так что Руцкой?

— Руцкой… — Алешка нервничал, — наверное… хороший человек. Но нельзя простить его моральный идиотизм.

— Как-как?

— Руцкой — мастер власти. Все, что он говорит, переодетая конъюнктура, Яков Борисович…

— Все они конъюнктура! — махнул рукой Акоп. — А Гайдар? На нашу водку он акциз увеличил, а на их «Роял», на их «Абсолют» снизил таможню — а? В Чопе фуры с «Роял» сейчас на тридцать километров выстроились, к нам прут, потому что впереди Новый год… — это что, не диверсия?

Лицо Акопа вдруг стало совсем детским; щеки куда-то пропали, губы округлились и беспомощно вылезли из-под щек.

— А ты, Гайдар, сделай, наконец, по уму: разреши своим заводам на ноги встать, дай производство наладить… Ты иди, иди к нам, Гайдар, но не с акцизами, а с кредитами, потому что когда мы отстроимся, мы ж конкурировать друг с другом начнем, значит, цены будут снижаться, значит, голодных не будет — что, не так, Гайдар? Сделай как Китай, как Япония, сделай, как сделали западные немцы после сорок пятого… Ну учили ж тебя хоть чему-нибудь, это ж ты, это не я в университетах сидел!

Ты, Гайдар, рынок строишь? Слушай, ты для кого этот рынок строишь, прямо говори: для нас или для них?

Если Акоп нервничал, он всегда говорил с акцентом.

— Так сейчас вообще жрать нечего, Яков Борисович…

— Жрать нечего, дорогой… это государственные магазины. А в каждом магазине есть коммерческий отдел. Там все! Они все купили! А у кого они купили, скажи? У государства! Это ж нэп, — верно?! Чистый нэп двадцатых годов, дорогой, когда Владимир Ильич сообразил (только не сказал никому), что социализм — это говно! Ты смотри: немцы после войны… что те, что эти… они ж свой шнапс не в России, не у Никиты Сергеевича покупали, хотя в России он был лучше, а себестоимость спирта — четырнадцать копеек литр! Нет, они свои заводы поднимали, — почему? Во всей Европе водка — это ж… вторая национальная валюта! Я вот, — Акоп помедлил, — я Андропова не люблю. Он меня притеснял. Но ты послушай, Гайдар: Андропов гонялся за мной не потому, что у меня была плохая водка, — да? А потому что он свою собственную продать не мог. Вот не мог — и все! Я сделал водку дешевле и вышиб их в пять секунд. А ты, Гайдар, решил… похоже… вообще не связываться с Россией, — так на кой черт, Гайдар, ты нам нужен? Получили правительство! Спирт «Роял» как победа демократии! А интеллигенция твоя, парень, просто… партия дураков, вот что я скажу! Просрут Россию — и не заметят!..

Алешке показалось, что Акоп как бы составляет план его будущей статьи.

— Руцкому передай — не поеду. С радостью, мол, но не сейчас. Знаешь, почему? Вон, курская газетка лежит, возьми, да? 29 марта. Видишь? 90-й год. Читай! Вслух читай!

Алешка развернул мятую «районку». Город Железногорск, Курская область. На первой полосе — выступление Руцкого в местном райкоме партии. Заметка была расчеркана красным фломастером, а один абзац выделен в жирный квадрат.

— Читай!

— «Я — русский полковник, мне стыдно за этих демократов. Я был на митинге в Лужниках и посмотрел, какое хамство со стороны Афанасьева, Ельцина. Они на Владимира Ильича руку подняли! И они, эти подонки, рвутся возглавлять российское правительство…»

— Вот, парень… — Акоп раскраснелся и совершенно по-детски смотрел на Алешку, — Руцкой, ты говоришь, мастер… — да? Какой он мастер, что с тобой?! Неблагодарный нищий, вот он кто!.. Я ему понадобился, скажите пожалуйста!..

— Интересно, Ельцин куда смотрит? — протянул Алешка.

— Ельцин? Сердца у него не хватает, парень, — сердца!

— А вы… мафия, Яков Борисович? — вдруг спросил Алешка. Если у него рождались какие-то вопросы, он уже сам не понимал, зачем он их задает.

— Некультурный ты, — засмеялся Акоп. — Большой бизнес, любой большой бизнес, это, парень, всегда мафия, потому что большой бизнес не делается в одиночку. У меня нет большого бизнеса, я — одиночка. Видишь, в лесу живу? Ты пойми: если б не мафия, рубль в России давно бы грохнулся, сейчас только мафия рубль держит…

— То есть Ельцин… — Алешка решил поменять тему разговора, — Ельцин, Яков Борисович, будет несчастьем России, так… выходит?

— Не знаю я, парень. Он с Урала, да? Урал это уже не Европа, но ещё и не Азия. Он из двух половинок, этот Ельцин. Если в нем европеец победит — одно. А если победит азиат… — впрочем, чего гадать, это будет ясно знаешь как быстро…

— Коржаков! Коржаков!

По голосу шефа Коржаков решил, что Ельцин требует водку.

Когда Ельцин видел, что Коржаков или Наина Иосифовна прячут от него бутылку, он кричал так, как умет кричать только русский алкоголик: динамитный взрыв с визгом.

— Кор-ржаков!

Здесь же в коридоре крутился полковник Борис Просвирин, заместитель Коржакова по оперативной работе.

— Давай, Борис! Только чтоб в графинчике и не больше ста пятидесяти, — понял?

Кличка Просвирина — «Скороход».

Кремлевская горничная, старушка, убиравшая кабинет Президента России, упала однажды в обморок, услышав, как Ельцин орет. С испугу она звала Ельцина «Леонид Ильич», хотя Брежнев не имел привычки пить в Кремле.

— Где моя охрана, ч-черт возьми!

Коржаков открыл дверь:

— Охрана здесь, Борис Николаевич.

Ельцин сидел на диване в широких трусах и в белой рубашке, закинув ноги на стул, стоявший перед ним. Правая нога была неуклюже замотана какой-то тряпкой и бинтами.

— Доброе утро, Борис Николаевич!

Ельцин сморщился:

— Саша, коленка болит… В кого я превратился, Саша?..

Он был пьян. У Ельцина начинался полиартрит, — суставы разрывались на части.

— Сильно болит, Борис Николаевич?

— Наина велела мазать кошачьей мочой… вонь-то, вонь… тошнит, понимашь…

Коржаков хотел сказать, что Ельцина тошнит не от кошачьей мочи, но промолчал.

Уровень медицинских познаний Наины Иосифовны определялся разговорами с какой-то женщиной из Нижнего Тагила и телевизионными передачами, которые она смотрела без счета.

— Садитесь, Александр Васильевич, — сказал Ельцин. — Пить не будем. Не беспокойтесь.

— А покушать, Борис Николаевич?