Гор Видал - Почему нас ненавидят?

Я спросил о его последних часах. Маквей искал по телевизору кинофильм и сумел найти только «Фарго», не соответствовавший его настроению. Конечно, он умер достойно, вполне владея собой. Первый укол — содиум пен-тотал — выключает сознание. Но глаза его оставались открытыми. Второй укол — панкурониум бромид — парализовал легкие. Как человек, научившийся выживать в трудных условиях, он, похоже, дозировал последние вздохи. Когда через четыре минуты Маквей был официально объявлен мертвым, глаза его по-прежнему были открыты, они были устремлены на потолочную кинокамеру, которая в прямом эфире передавала репортаж для жителей Оклахома-Сити.

Последнего заявления Маквей не сделал, но записал, видимо по памяти, «Инвиктус» [34], стихотворение У.Е. Хенли (1849-1903). Среди многочисленных работ Хенли есть популярный сборник «Героическая лира» (1892) — о тех, кто совершает самоотверженные героические поступки. Сомневаюсь, что Маквей его читал, но он без сомнения отождествлял себя с членами группы молодых писателей, с Киплингом в том числе, которые получили известность как «мальчики Хенли», те, что до конца стоят на горящей палубе, каждый хозяин своей судьбы, капитан своей души. Характерно, что ни одна «говорящая голова» не упомянула имя Хенли, потому что не знала, кто он такой. Многие подумали, что это знаменитое стихотворение принадлежит перу Маквея. Одна раздраженная дама назвала Хенли «инвалидом XIX века». Я отправил злое послание по электронной почте на телестудию: одноногий Хенли был «вызовом, брошенным отчаянию».

Стоическая выдержка, проявленная Маквеем в его последние дни, конечно, делает его героем типа Хенли. Он не жаловался на судьбу, взял на себя ответственность за то, что, по общему мнению, совершил, не просил о снисхождении, как того требуют наши садистские средства массовой информации. Тем временем противоречащие детали накапливаются — ужасающая мозаика — и складывается впечатление, что он по ошибке попал не в ту американскую эпоху. Ясно, Маквею требовалось всепоглощающее дело, чтобы найти себя. Отмена рабства или сохранение Союза штатов более соответствовали его устремлениям, чем возмущение беззаконием, творимым продажной тайной полицией. Но он оказался там, где было ему суждено, и он пошел войной на правительство, объявившее, по его убеждению, войну своему народу.

Есть один поэтический момент в том, что в целом воспринимается как тщательно аранжированный гимн ненависти. У стен тюрьмы группа противников смертной казни с первыми лучами солнца совершила коллективную молитву. Внезапно появилась птица и устроилась на левой руке не прекратившей молитву женщины. Когда она наконец поднялась на ноги, птица осталась сидеть на ее руке — в знак утешения? Ora pro nobis [35].

Си-эн-эн передала репортаж о последних часах Маквея. Когда его спросили, почему он хотя бы не сказал, что сожалеет об убийстве безвинных людей, он ответил, что мог бы это сказать, но это не было бы правдой. Он был солдатом на войне, которую не он начинал. Он был человеком склада Хенли. Один из биографов pисует его чересчур честным. Маквей сказал также, что Гарри Трумэн так никогда и не извинился за две атомные бомбы, сброшенные на уже поверженную Японию, в результате чего по-: гибли около 200 000 человек, в основном женщин и детей. Средства массовой информации завопили, что то было во время войны. Но Маквей тоже считал, справедливо или ошибочно, что находится в состоянии войны. Кстати говоря, обожествление Гарри Трумэна — существенный аспект нашей расползающейся имперской системы. Широко распространено мнение, будто эти бомбы были сброшены ради спасения жизней американцев. Это неверно. Бомбы были сброшены, чтобы запугать нашего нового врага, Сталина. Наши ведущие военачальники времен Второй мировой войны, в том числе Дуайт Эйзенхауэр, Честер Нимиц и даже Кёртис Лимэй (блистательно сыгранный Джорджем С. Скоттом в фильме «Доктор Стрейнджлав»), все до единого не одобрили применение атомных бомб против разгромленного врага, ищущего пути к капитуля-ции. Мой друг, мастер телевизионного репортажа, ныне покойный Роберт Алан Ортур снял документальный фильм о Трумэне. Я спросил его, что он думает о своем герое. «Он отвечал избитыми фразами. Единственный раз он оживился, когда я предложил ему рассказать о решении сбросить атомные бомбы, стоя среди подлинных руин Хиросимы. Трумэн впервые удостоил меня взглядом. „О'кей, — сказал он. — Но целовать им задницы я не собираюсь“». Еще один герой породы Хенли, нанесший куда больший побочный вред, чем Маквей. Кажется, чаплинский месье Верду сказал, что когда говорят об установлении ответственности за убийство, то в конечном счете речь идет о масштабе.

После моих приключений в садах Равелло (Брайант Габел из Си-би-эс был, как всегда, сдержан, вежлив и провода из розетки не выдергивал) я отправился в Терре-Хот через Манхэттен. Участвовал в нескольких телепрограммах, где меня вырубали при одном упоминании Уэйко. Только Грета Ван Састерн из Си-эн-эн поняла мою мысль. «Два зла не делают одного добра», — разумно заметила она. Я полностью с ней согласился. Но дальше, поскольку я противник смертной казни, я сказал, что три зла ничуть не улучшают ситуацию.

Затем смертную казнь отложили. Я вернулся в Равелло. Средства массовой информации пристально следили за мной. Снова и снова я слышал или читал, что будто бы я первый написал Маквею, очевидно, поздравив его с совершенным убийством. Я продолжал терпеливо объяснять, как, прочитав мою статью в «Вэнити фэйр», именно Маквей написал мне, и так началась длившаяся три года с перерывами переписка. Случилось так, что я не смог приехать и собственными глазами увидеть птицу утренней зари, опустившуюся на руку женщины.

В первом письме Маквей отдал мне должное за мою публикацию. Я ему ответил. О том» насколько сильна во мне меркантильная жилка — вряд ли я принадлежу к школе Трумэна Капоте, — можно судить по тому, что я не сохранил копий своих писем Маквею, кроме последнего, написанного в мае.

Второе письмо из тюрьмы в Колорадо датировано «28 фев. 99». «Мистер Видал, спасибо за Ваше письмо. Я получил Вашу книгу „United States“ на прошлой неделе и за это время прочитал большую часть второго раздела — Ваших литературных размышлений». Должен отметить, что грамматика и орфография всюду безукоризненны, почерк удивительно ровный, с небольшим наклоном влево, словно смотришь на строчки в зеркало. «Думаю, вы удивитесь, насколько я согласен с тем, что вы пишете…

Что касается Вашего письма, я полностью признаю, что «общий бунт против того, во что превратилось наше правительство, это самая интересная (и, думаю я, важная) тема этого столетия». Вот почему я был крайне разочарован прошлыми публикациями, представляющими взрыв в Оклахома-Сити простым актом «мести» за Уэйко, — потому-то я был очень рад прочитать Вашу статью в нояб. номере «Вэнити фэйр». За четыре года со времени взрыва Ваша статья первая исследует глубинные мотивации такого удара по правительству США — и за это я Вам благодарен. Я уверен, что эти глубокие размышления жизненно важны, если действительно кто-то хочет понять события апреля 1995 года.