Василий Голованов - Остров

Часовенку на Шарке построили вскоре после грандиозного падёжа оленей, вызванного оледенением острова. Такие «оледенения» случаются раз в несколько десятков лет, весной, когда после оттепели вдруг налетает мороз и остров оковывается ледяной бронёй, которую олени не в силах разбить копытами, чтобы добраться до ягеля. Отчего погибают тысячами. Как раз около 1880-го, видимо, года что-то подобное приключилось, и от большого колгуевского стада сохранилась совсем малая часть, после чего мезенские поморы посчитали слишком накладным держать на острове оленей и перестали ходить сюда и возить ненцам продукты и боеприпасы в обмен на мясо и шкуры. Тут-то и прибрала Колгуев к рукам семья Сумароковых из Оксина на Печоре и не выпускала уже до самой революции. А чтобы уберечь быстро расплодившееся стадо от повторения подобной опустошительной напасти, купцами был снаряжен корабль в Соловки, который оттуда доставил священника и всё необходимое для оснастки часовни. Священник, освятив избёнку с притвором, был отвезен восвояси, а Христос остался на Колгуеве.

Как хозяйский заступник. Как оленный страж. Христос, осиянный фаворским светом, Христос в правде своего самоотречения, простоты и любви остался здесь никому не ведом. И лампада перед его изображением, пусть даже и зажженная, не свет и не память о свете [28] То есть евангельском преображении на горе Фаворе: «…и просияло лице Его, как солнце, одежды же его сделались белыми, как свет» (МФ., 17, 2). , а тускло сгорающий жертвенный жир.

Вера эта неживая. В ней Христос по рангу только, может, чуть выше корявых тундровых божков, что истлевали на священных сопках или попросту, как хэхэ, родовые духи, перевозились вместе со всем домашним скарбом, укрытые шкурами жертвенных оленей. Но – веришь ли, любимая? Именно эти божки, как грибы, прорастающие из земли, эти деревянные куколки с едва проковырянными отверстиями глаз, рта, с едва прорезанными ребрами, неотторжимыми еще от тела руками и склеенными ногами – будто самый еще первый, приблизительный набросок творца – именно они-то, бережно завернутые в гнилые тряпицы кусочки дерева, единственно и возбуждали в людях тундры подлинно экстатические чувства, олицетворяя собой богов и мелких духов, и Землю-мать, и поколения человеческие, и бесчисленные образы и голоса всего живущего в тундре, которым так радуется сердце её обитателя.

Здесь начинается параллельное христианству духовное пространство, со своим внутренним устройством, своими пророками и со своими чудесами, подступы к пониманию которых намечены пока что только в трансперсональной психологии [29] См. Напр.: С. Гроф, «За пределами мозга», М., 1993; В. Налимов, Ж. Дрогалина «Реальность нереального», М., 1995. Р. Уолш, «Дух шаманизма», М., 1996. . При этом шаманизм не знает никакой догмы, никакой, собственно говоря, «метафизики». Он весь – движение, танец, полёт, путешествие шамана.

Предок Алика и Толика Иван Пурпэй умел обращаться орлом. Когда попадалось ему трудное дело, требующее совета, он надевал маску и начинал камлать, и плясал и бил в бубен, пока не падал замертво в чуме и душа его – орел – не покидала недвижное тело, уносясь прочь с острова, через пролив на большую землю, к сроднику по силе и по духу. Покуда они советовались, в сумерках сидя на обрыве у реки, изредка взмахивая мощными крыльями, чтобы размять непривычно отягощенные опереньем плечи, или белым днём, паря над тундрой, наблюдали, как рыба заходит в реки, как роится овод и бесчисленными стадами влекутся к морю олени – тело его так и лежало, недвижное и бесчувственное, будто мёртвое. День. Два. Три. Потом орёл возвращался, Иван Пурпэй пробуждался и объявлял решение. После своего путешествия он бывал голоден, охотно ел…

Много, много поразительно интересного не заметил на Колгуеве Тревор-Бетти!

Считалось, что в полную силу шаман входит лишь после двадцати лет ученья и строгого исполнения ряда обетов: к концу этого срока он обучался общаться с духами и путешествовать с ними в верхний и нижний миры, обретал способность к перевоплощению и становился обладателем всех магических инструментов: маски, колотушки и бубна с полным набором подвесок. Нарушение обетов вело к потере силы шамана.

Иван Пурпэй силы не расточал понапрасну, но не был и скареден. Однажды на чьей-то свадьбе он решил повеселить народ. Снял малицу, ножом прорезал в коже на животе две петли, продёрнул в них тягло оленьей упряжи, пригласил женщин садиться в нарты. Те сели. Он упёрся ногами в полозья – и нарты пошли! Помчались вокруг чума по кругу… Упряжь впереди летит – натянута, будто на оленей надета. Ленты по сторонам колышатся, колокольчики звенят – а оленей нет! Три раза объехал Иван Пурпэй вокруг чума. Последние свидетели этого чудесного катанья совсем недавно, по рассказам, умерли…

Поразительны происшествия, бывающие с шаманами во сне, которые потом, однако, прорастают в явь и таким образом оказываются, вроде бы, не приснившимися, а реальными: это соображение еще пригодится нам, когда наш путь по тундре потянется в ночи от заката к восходу по стране сииртя… Но случай! Два шамана решили померяться силой. Ночью во сне один явился другому в виде хо'ра (оленя-самца), а другой, оказавшийся более сильным, в образе я-хо'ра (подземного оленя-самца, т.е. мамонта). Олень испугался столкновения с неприступным исполином и бросился было наутёк, но мамонт догнал его и боднул в зад своим «рогом», отчего наутро у побежденного на соответствующем месте расплылся лиловый синяк…

Как нашли друг друга шаманы в своих снах – или им снился один и тот же сон? Как состоялась битва хора и я-хора, если последнего давно нет в природе и непонятно, более того, представляют ли себе ненцы Колгуева внешний облик его? И как, наконец, появился реальный синяк на месте нанесенного во сне удара?

На Колгуеве нам довелось услышать несколько чудесных шаманских историй, которым следует, очевидно, верить, как верим мы рассказам о чудесах, совершенных христианскими святыми. Во всяком случае, мир удерживался в равновесии камланием шамана также верно, как проникновенной молитвой. Когда бубен и молитва смолкли, мир зашатался. Земля не хочет жить без богов. Земля не может жить без благоговения, как человек не может жить без любви. И скорее она погубит людей или даст им уничтожить друг друга, чем станет жить без богов.

…Иван Пурпэй давно умер и похоронен на «Кладбище шаманов» на правом берегу Большой Паарчихи. Место это далеко отстоит от обычных захоронений, поскольку считалось, что шаманы, люди слишком большой силы, не могут покоиться рядом с обычными людьми. И хотя старое шаманское кладбище давно затянулось уже мхом и травой, место это до сих пор слывет заколдованным и оленевод, попав сюда, обязательно покрошит на землю хотя бы табаку, чтобы оно не закружило его и выпустило домой.