Александр Яковлев - От Трумэна до Рейгана. Доктрины и реальности ядерного века

О Честере Боулсе уже говорилось, когда рассматривались его позиции относительно американской политики в «третьем мире». Но в своих работах он затрагивает и более общие проблемы международной жизни. В книге «Американская политика в революционном мире» Боулс признает полное банкротство курса во внешних делах. Он отмечает, что лидеры страны не сумели оценить нового соотношения сил на мировой арене, которое заметили все, кроме политиков. Вместо трезвых выводов руководители ударились в риторику: «Безболезненное освобождение», «массированное возмездие», «искусство хождения по кромке». Фразы оказались бессмысленными. Они «дорого стоили США, значительно дороже, чем это можно было позволить» [616], поскольку отражали иллюзии, а не реальные задачи.

Но, обругав политиков за иллюзии, Ч. Боулс оказался не в состоянии предложить ничего, кроме новых иллюзий. Америка должна выступать не только как «партнер», но и как «архитектор» мировых порядков. «Без такого взгляда люди погибнут» [617]. Сумасбродная идея «американской империи» и потом не покидала Боулса. В статье, опубликованной в журнале «Форин афферс» в июле 1962 года, Боулс грезит о том времени, когда американская «преданность демократии» будет руководить в мире будущего. Если этому суждено сбыться, пишет он, американский народ возьмет на себя роль, которую еще ни одна преуспевающая и могучая нация не брала на себя за всю историю цивилизации.

В провалах на международной арене не виноваты, как пишет Боулс, ни капиталистический класс, ни американская «демократия». Они объясняются плохим руководством и неспособностью лидеров «признать новые требования быстро изменяющегося мира» [618]. Вспомним, что и Бромфилд и Уорберг говорили то же самое. Никто не хочет говорить об экономических властителях США, в интересах которых осуществляется агрессивная политика США. Но охотно атакуют ставленника монополий — правительство.

Уже перед запуском первого спутника Земли появились работы, содержащие попытки критически оценить некоторые важные аспекты американской внешней политики. Тому много причин. Политика «холодной войны» потерпела жестокие провалы. Народы мира все нагляднее убеждались, что эта страна выступает в качестве реакционной силы, отстаивающей политику колониализма, агрессии и вражды между народами. Особую тревогу вызывали притязания американского империализма на мировое господство. Но крушение этих планов оказалось настолько явным, что даже наиболее видные запевалы экспансии начали открещиваться от идей «мировой гегемонии». Например, Д. Перкинс пишет, что США не могут контролировать события на всем земном шаре и приказывать остальному миру. У. Липпман бросает внешней политике США обвинение, что она «прошла мимо потрясающих сдвигов в общественном мышлении, сравнимых с переходом от теории мироздания Птолемея к астрономии Коперника».

После спутника подобные мотивы стали звучать гораздо резче, хотя к ним добавились в изрядной доле испуг и растерянность. Эра самоуверенности кончилась, писали позднее американские газеты. Советский спутник Земли властно вмешался в международные отношения.

Время принудило некоторых политологов и к пересмотру собственных взглядов. Липпман, например, сделал вывод о полном банкротстве политики силы. Он с тревогой констатирует, что политика «с позиции силы» не имеет общенациональной цели, которая бы объединяла и двигала общество вперед, в том числе и на мировой арене.

Другой пример. В начале пребывания Эйзенхауэра у власти Э. Хьюз сочинял речи для президента. В них он вкладывал и свои личные взгляды, показав себя активным защитником политики «холодной войны». Насколько большой сдвиг произошел в мышлении Хьюза, говорит его книга «Америка уязвима». В ней он констатирует, что США «повсюду потеряли истинную перспективу политической реальности» [619]. Он пишет, что оказались опрокинутыми не только теории «холодной войны», различные воинственные доктрины, но и понятия американцев о свободе, законе и т. д. Что же касается внешней политики последних лет, то она была, по признанию Хьюза, ошибочна по своим предпосылкам и бесполезна по результатам.

В такой постановке вопроса — ключ к пониманию складывающихся настроений. Раньше даже «либеральные» критики атаковали внешнюю политику с позиций глубокой убежденности, что США держат в своих руках судьбы мира. Иными словами, и в подобного рода критике звучали высокомерные ноты: ничто, мол, не может поколебать «американское лидерство». Отсюда, собственно, проистекали разглагольствования об «американском веке», о США как наследниках империй прошлого и даже всей мировой цивилизации. Но вдруг мираж исчезает.

Показательна в этом плане статья Б. Келлерман под характерным названием «Два Кеннана» [620].

В статье, посвященной историческому наследию доктрины Монро, опубликованной в сентябрьском выпуске «Нью-Йорк таймс мэгэзин», историк Гэддис Смит привел цитату из объемного доклада, который Джордж Фрост Кеннан представил государственному секретарю Дину Ачесону в 1950 году: «Мы не можем быть слишком принципиальными в отношении методов обращения с местными коммунистами… Если идеи и традиции демократического правления оказываются слишком слабыми для успешной амортизации коммунистического наступления, то мы должны признать, что жесткие репрессивные меры правительства, возможно, являются единственным решением». Такие методы, продолжал Кеннан, могут быть «предпочтительными и на деле единственными возможностями остановить дальнейшие успехи коммунистов». Назвав это «кеннановским заключением 1950 года», Смит заметил, что оно красной нитью прошло через более чем треть века американской политики.

Всего через две недели после появления очерка Смита журнал «Нью-Йоркер» напечатал «Размышления» самого Кеннана: два письма, написанных им неназванным друзьям, одно — русскому, другое — американцу. Контраст между этими недавними письмами и «кеннановским заключением 1950 года» разителен. Теперь, на 80-м году жизни, Кеннан обратился с призывом дать национальный самоотчет, с тем чтобы помочь двум сверхдержавам «избежать катастрофы». Он призывает своего русского друга быть осторожным с «психологией осажденных в крепости», которая, по Кеннану, всегда извращала советское восприятие действительности и оказывала дурное влияние на советскую внутреннюю и внешнюю политику. Американца он убеждает пересмотреть свой взгляд на СССР как на «врага» и с подозрением отнестись к американским средствам массовой информации в связи с тем, что они изображают СССР с его «наиболее страшных, безрассудных и антигуманных сторон».

Как показывают эти письма и статья Смита, Кеннан после пяти десятилетий службы до сих пор пользуется весом, по крайней мере в определенных кругах. Эти две вещи, неимоверно далекие друг от друга по своим позициям, также напоминают нам о противоречии, преследовавшем Кеннана на протяжении значительной части его карьеры. Проблема, как указывает Бартон Геллман в предисловии к своей книге «Споря с Кеннаном», в том, что существуют два Джорджа Ф. Кеннана. В 40-е и 50-е годы существовал Кеннан из статьи Смита — дипломат-практик и боец «холодной войны», который, говоря словами Геллмана, «трубил тревогу против русских и разрабатывал стратегию „сдерживания“. Ближе к настоящему, с конца 70-х годов, появился Кеннан „Нью-Йоркера“ — миролюбивый историк дипломатии, чьи труды состоят главным образом из старых рассказов, преподнесенных как современные уроки, и проповедей против ядерного оружия.