Борис Полевой - В конце концов

Итак, приговор прочитан. Вот его финал. Геринг, Риббентроп, Кейтель, Розенберг, Кальтенбруннер, Фрик, Франк, Штрейхер, Заукель, Йодль, Зейсс-Инкварт, а заодно не присутствующий на процессе, а предположительно где-то скрывающийся Мартин Борман приговорены к смертной казни через повешение. Гесс, Функ и Редер — к пожизненному заключению. Фон Ширах и Шпеер — к двадцати годам тюрьмы, Нейрат — к пятнадцати, Дениц — к десяти.

Таков итог. Но главное не в них, в этих подручных Гитлера, главное в нацизме, в его идеях. Он обнажен, он предстал перед миром во всем своем страшном безобразии. Люди действительно содрогались, лишались сна и аппетита, как обещал Главный американский Обвинитель Джексон, слушая в течение девяти месяцев страшную повесть о тринадцатилетнем господстве нацизма в большой культурной европейской стране. Повесть эта через прессу и радио стала широко известной народам.

Но приговорен ли нацизм как идеология к смертной казни или лишь к временному заключению — вот на этот важный вопрос пока еще не дано ответа. На него ответит будущее.

А пока что надо записать дату, которая, несомненно, при любом повороте истории останется исторической. Первый в мире международный процесс над главными военными преступниками вынес свой приговор 1 октября 1946 года в 15 часов 40 минут по среднеевропейскому времени.

…Утром мы узнали, что контрольный совет союзнических армий по Германии, работающий в Берлине, рассмотрел просьбу осужденных о помиловании и отклонил ее.

Собственно, процесс окончен. Нам, журналистам, больше здесь делать нечего. Но пресса не разъезжается. В пресс-кемпе все комнаты заняты, в столовой зале не хватает мест, у стойки бара толкотня. В списке коктейлей красным обозначено новое произведение Дэвида, поименованное «Джон Вуд».

Сержант американской армии Вуд — новая знаменитость пресс-кемпа, чрезвычайно чутко реагирующего на все события. Это кадровый военнослужащий, и прославился он мгновенно тем, что вызвался привести в исполнение приговор Международного Военного Трибунала. Видел я Вуда — невысокий, массивный парень с длинным, мясистым с горбинкой носом и тройным подбородком. Он бойко раздает направо и налево автографы и интервью, охотно улыбаясь, позирует перед объективами, и одному ловкому корреспонденту неведомо уж какими путями удалось даже заснять его с мотком толстой крученой веревки.

Дело, за которое он взялся, нужное, полезное. Может быть, даже не по охоте, а по приказу взялся, но рекламная шумиха, развернувшаяся вокруг него, сделала его безотчетно противным. Коктейль «Джон Вуд» не пользуется спросом. Расторопный Дэвид, всегда чутко улавливающий колебания рынка, вероятно, понял, что переборщил, и быстренько исключил это свое новое творение из рекламного списка.

Казнь назначена на 16 октября. Пресс-кемп гудит от волнения. Была бы воля, все бы мгновенно сорвались с мест и кто в чем был, как золотоискатели у Джека Лондона, ринулись бы на тюремный двор. Но двор этот, где будут приводить приговор в исполнение, невелик. Объявлено, что пресса будет допущена только по заранее составленному списку. Нам, представителям советской печати, отведено всего два места: для журналиста-хроникера и для фотокорреспондента. По нашему общему согласию эти места будут отданы корреспонденту ТАСС — серьезному и образованному журналисту Борису Афанасьеву, безвыездно пробывшему в «нюрнбергском сидении» все девять месяцев, и фоторепортеру «Правды» Виктору Темину, которого нельзя было не послать, ибо в случае отказа он мог скончаться от разрыва сердца.

Темин — фигура в нашей военной журналистике просто-таки эпическая, увековеченная даже во фронтовом фольклоре. Ну кто из бывших военных журналистов не помнит шутки:

Что там греха таить, в эпиграмме есть доля правды. Зато я, видевший на веку столько первоклассных фоторепортеров, не знаю другого такого, который в случае надобности мог бы сделать снимок в самых невероятных условиях и вовремя доставить его в редакцию, преодолев препятствия, которые были бы не под силу всем трем мушкетерам вместе с д'Артаньяном. Вся журналистская карьера Темина в дни войны состояла из стремительных взлетов и столь же стремительных падений. Его награждали орденами и снимали звездочку с его погон. Его изгоняли из «Правды» и вновь приглашали туда на работу. И всюду за ним хвостом тянулась слава отчаянного неистового репортера. Несмотря на перипетии своей беспокойной судьбы, он продолжал работать в «Правде» до победного финала войны, всегда готовый положить живот свой за то, чтобы сделать для редакции уникальный снимок.

Исторический момент водружения советского знамени на куполе рейхстага снимало несколько человек. А вот доставить этот снимок в Москву смог один Виктор Темин. Для этого ему пришлось обманным путем умыкнуть самолет у командующего фронтом маршала Г.К. Жукова, человека чрезвычайно сурового и непреклонного. А потом Темин, тоже единственный из фотокорреспондентов, нарушив установленные нормы приближения к месту события, почти в упор снял подписание акта о капитуляции Японии на борту американского крейсера «Миссури», хотя за это чуть было и не был сброшен за борт американскими флотскими офицерами. Он рисковал искупаться в океане вместе с аппаратурой, зато снимок его обошел потом всю прессу. Ну как можно было отказать такому человеку в праве снимать финал Нюрнбергского процесса?

Поэтому дальнейшее я воспроизвожу по рассказам Виктора Темина, исключая из него лишь некоторые натуралистические подробности и очищая язык от образных, слишком уж соленых эпитетов.

Итак, Темин рассказывает:

— Восьмерых нас выделили присутствовать при казни. По двое от каждой нации-победительницы. Ну, собрались мы вместе, и этот самый полковник Эндрюс встретил нас в суде, в особой комнате, куда раньше нас не пускали. И говорит нам этот самый Эндрюс, чтобы во время казни никуда с отведенных нам мест не сходили, не болтали и вообще соблюдали тишину.

Потом по лестнице повёл нас куда-то вниз. Видим — тюрьма. Даже я там никогда не был. Занятно: коридор, двери по бокам, мудреные какие-то замки и лампы светят туда, внутрь камер. Ну и, как полагается, волчки: «Давайте, заглядывайте, господа журналисты…» Не знаю уж, знали ли они, эти одиннадцать, что им сегодня хана, но никакого шухера в камерах не было. Кто читает, кто пишет что-то. Риббентроп, кажется, тот с попом беседовал, а один, должно быть, готовясь спать, зубы чистил…