Внутренний СССР - Домик в Коломне

Уж в чем нельзя было упрекнуть Пушкина, так это в двоедушии. Но этого не могут ему простить до сих пор те, кто всегда был готов разжечь костер разрушительного разрешения противоречий, лежащих в основе жизненного пути развития России. В данном случае все сделано мягко, культурно, но вполне эффективно. В результате перед читателем совсем не тот Пушкин, которого надо было заставить замолчать во что бы то ни стало. Пушкина, воспитанного современными «пушкинистами», среди которых особенно преуспели Томашевский и К, можно было бы и пощадить.

Таковы были отношения поэта с Богочеловеком. Отношения с пророками у него складывались сложнее. В двадцатидвухлетнем возрасте он имел наглость не только посмеяться над первым в истории Человечества антисемитом — Моисеем (пастухом еврейского стада), но и открыто предупредить посвященных в эту тайну: «На сей раз торговая сделка не состоится».

С рассказом Моисея

Не соглашу рассказа моего:

Он вымыслом хотел пленить еврея,

Он важно лгал, и слушали его.

Бог наградил в нем слог и ум покорный,

Стал Моисей известный господин,

Но я, поверь, — историк не придворный,

Не нужен мне пророка важный чин!

(«Гаврилиада». Ист.10, с.144)

И вдруг через пять лет:

И бога глас ко мне воззвал:

"Восстань, пророк, и виждь и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей".

(«Пророк». Ист.15, с. 339)

Я намеренно разбираю этот случай, так как он будто бы противоречит изложенному выше и дает право обвинить Пушкина в непоследовательности. Но не спешите. «Пророк» — произведение необычное, и надо хорошо знать все обстоятельства его появления, чтобы понять и самого Пушкина, и что хотел поведать людям его необычайный дар.

Сначала немного о впечатлениях личных. С детских лет принимавший все написанное Пушкиным так же естественно и целостно, как ребенок принимает яркий, живой, вечно изменяющийся мир, я почему-то не принял «Пророка» и более того, демонстративно отказался читать его на уроке. Учитель русского языка, человек добросовестный, мягкий и тонкий, был поставлен в затруднительное положение. Зная мою способность к легкому запоминанию стихов, а пушкинских в особенности, он не мог уяснить причины столь неожиданного упрямства. Да я и сам не смог бы тогда сделать это и потому на все вопросы упорно молчал. Этот эпизод из детства возможно и забылся бы, если бы учитель поставил мне двойку. Но то ли слишком откровенным выглядело желание получить двойку, то ли учитель понял что-то, что не дано было понять двенадцатилетнему мальчишке, — я был отпущен с миром, а это вызвало в свою очередь справедливое возмущение всего класса. Слишком явным было нарушение «социальной справедливости» — каждому по труду. И если бы не «историк» Гефтер и его пресловутая статья «Россия и Маркс», я, возможно, так и не смог бы понять причины моего неприятия пушкинского «Пророка». Анализируя поражение декабристов, Гефтер патетически восклицает: «Именно катастрофой это было, а не просто поражением. Масштаб ее определялся не числом жертв, не варварством кары, а разрывом времени» (Ист.1). Катастрофой для кого? Для тех, кто уже тогда строил планы «окончательно ?» (Ист.17). Или для народа, который ничего не знал ни о целях заговора, ни о самих заговорщиках? Да, число жертв после подавления восстания (пять повешенных и полторы сотни сосланных) — действительно совсем не тот масштаб, на который расчитывали предприимчивые предки Гефтера. То ли дело, столетие спустя, когда бронштейны, апфельбаумы, розенфельды, дорвавшись до власти, с революционным рвением вычистили весь культурный слой русской нации. Миллионы расстрелляных, изрубленных, распятых в лагерях и тюрьмах. Вот это действительно масштаб! Это — подлинная катастрофа! Так они интеллигентно (с пониманием!) разрешали основные противоречия российской действительности.

Получи такое же направление разрешение противоречий России в начале 19 века, мы не имели бы ни Пушкина, ни Гоголя, ни Достоевского, ни Толстого. Перетцы, бенкендорфы и ротшильды, преодолев «неподатливость России к единству» мира, о котором так страстно печется в своей статье Гефтер, на столетие раньше преодолели бы " ". Вот почему Гефтер с плохо скрываемым раздражением продолжает:

«В поисках будущего мысль обращалась к прошлому. Пушкинский „Пророк“ — призыв и обязательство протагонизма — несколькими страницами отделен от „Стансов“, обращенных к Николаю».

В надежде славы и добра

Начало славных дней Петра

Мрачили мятежи и казни.

Вспомните, как начинался «Пророк»:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И

На перепутье мне явился.

Так вот в чем дело! Вот что вызвало раздражение «строгого историка»: взял на себя обязательство «протагонизма», что в переводе с пиджин-языка на понятийный русский означает согласие быть слепым орудием в руках «строгих историков», и вдруг легкомысленно отказался; и вместо того, чтобы «мрачно влачиться в иудейской пустыне», начал давать советы царю, да какие:

"Семейным сходством будь же горд;

Во всем будь пращуру подобен:

Как он, неутомим и тверд,

И памятью, как он, незлобен".

(«Стансы». Ист.15, с. 342)

Тут действительно есть от чего прийти к зубовному скрежету потомкам Перетца(см.прим.3).

Так появилась настоятельная необходимость разобраться не только с личными детскими впечатлениями, но и с глубинными мотивами появления самого «Пророка».

6 декабря 1825г. Пушкин в письме П.А.Плетневу запишет:

"Душа!… Я пророк, ей богу пророк! Я «Андрей Шенье» велю напечатать церковными буквами во имя Отца и Сына etc. — Выписывайте меня, (см.прим.4 , а не то не я прочту вам трагедию свою" (Ист.7, с.145). Что же означает это пророчество? Читаем «Андрея Шенье», отношение к которому у Пушкина особенное: на плаху Шенье послал не король Франции, а победившие соратники-революционеры:

От пелены предрассуждений

Разоблачился ветхий трон;

Оковы падали. Закон,

На вольность опершись, провозгласил ,

И мы воскликнули: Блаженство!

Обратите внимание, как ставится поэтом ударение в слове «равенство». «Равенство» и «равенство» — слова одинаковые, но постановка ударения резко меняет понятийный уровень данного слова. Здесь слышен яд сарказма. А дальше? Дальше откровенные горечь и проклятия новоиспеченным палачам:

О горе! О безумный сон!

Где вольность и закон?

Над нами

Единый властвует топор.

Мы свергнули царей.

Убийцу с палачами

Избрали мы в цари.

О ужас! о позор!