Александр Солженицын - Двести лет вместе. Часть первая

Во 2-й части того же «Мнения» Державин, выйдя за пределы полученного им сенатского задания, представил и проект общего преобразования жизни евреев в Российском государстве – но не сам по себе, а именно в связи с обнищанием Белоруссии и в целях поправить его. Он тут не уклонился сделать и кратчайший обзор всей еврейской истории, и особенно в польский период, дабы из неё объяснить нынешние нравы евреев. Использует он и свои беседы с еврейским просветителем (берлинского образования) врачом Ильёю Франком, изложившим свои мысли и письменно: что «еврейские народные учители исказили истинный дух вероучения путём «мистико-талмудических лжетолкований» Библии… ввели строгие законы, с целью обособить евреев от остальных народов, внушили евреям глубокую ненависть ко всякой другой религии»; «вместо культивирования общежительной добродетели, они установили… пустой обряд богомоления»; «нравственный характер евреев в последние века изменился к худшему, и вследствие этого они стали вредными подданными»; «чтобы нравственно и политически возродить евреев, их нужно вернуть к первоначальной чистоте их религии»; «еврейская реформа в России должна начаться с открытия общественных школ, в которых преподавались бы русский, немецкий и еврейский языки». Что это предрассудок, будто усвоение светских знаний равносильно измене религии и народу, а земледельческий труд якобы не приличествует еврею [142]. – В своём «Мнении» заимствовал Державин и проект Ноты Хаимовича Ноткина, крупного купца из Шклова, с которым он тоже сознакомился. Хотя Ноткин отвергал основные выводы и предложения Державина о евреях – но поддерживал и устранение евреев, по возможности, от винных промыслов, и необходимость образования для них, и необходимость производительного, преимущественно промышленного труда, допуская и переселение «на плодородные степи для размножения там овец, земледелия» [143].

Идя по стопам объяснений Франка, противника власти кагалов, Державин исходил из того же общего заключения, что «начальные основания их[евреев] чистого богослужения и нравственности» ныне превращены «в ложные понятия», а через то еврейский простой народ «так… ослепили и непрестанно ослепляют, что возвысилась и утвердилась между ими и прочими неединоверными с ними так сказать неразрушимая стена, которая, окружая их мраком, содержит в твёрдом единстве и отделении от всех обитающих с ними». Так воспитывают и детей, «за научение талмудов платят они дорого и ничего не жалея… Доколе школы будут существовать в настоящем их положении, ни малой не предвидится надежды к перемене их нравов… Укореняется суеверное учение, что они почитают себя единственно истинными богочтителями, а о всех других не единоверных с ними думают уничижительно… Там вперяется в народ беспрестанное ожидание Мессии… что их Мессия, покорением под свою державу вещественно всех земнородных, будет над ними плотски владычествовать, возвратит им прежнее их царство, славу, великолепие». Ещё о той молодёжи – что «женятся весьма рано, иногда прежде 10 лет, отчего хотя плодущи, но слабы». – Затем и о кагальном устройстве: что внутриеврейский сбор «составляет кагалам ежегодно знатную сумму доходов, несравненно превосходнейшую, нежели с их ревизских душ государственные подати. Кагальные старейшины в ней никому никакого отчёта не дают. Бедная их чернь от сего находится в крайнем изнурении и нищете, каковых суть большая часть… Напротив, кагальные богаты и живут в изобилии; управляя двоякою пружиною власти, то есть духовною и гражданскою… имеют великую силу над их народом. Сим средством содержат они его… в великом порабощении и страхе». От кагалов «истекают по их народу всякие приказания… которые исполняются с такою точностию и скоростию, что удивляться должно» [144].

Суть проблемы Державин видел так: «Многочисленность же их[евреев] в Белоруссии… по единой только уже несоразмерности с хлебопашцами совершенно для страны сей тягостна… она есть единственно из главнейших, которая производит в сем краю недостаток в хлебе и в прочих съестных припасах». «Никогда никто не был из них хлебопашцем, а всякий имел и переводил более хлеба, нежели семьянистый крестьянин, в поте лица своего достающий оный». «Всего же более упражняются в деревнях… в раздаче в долги всего нужного крестьянам, с приобретением чрезвычайного росту; и потому, попав крестьянин единожды в их обязанность, не может уже выпутаться из долгу». А ещё ж – «легковерные помещики, предавшие в руки жидовские не токмо временно, но и безсрочно деревни свои…». А помещики – и рады валить всё на евреев: «единственною причиною истощения их крестьян по своим оборотам признают они Жидов», и редкий помещик признается, «что ежели их выслать из его владений, то он понесёт немалый убыток, по той причине, что получает с них знатные за аренды доходы» [145].

Так – Державин не упустил взглянуть на дело разносторонне. И: «должно однако ж справедливость отдать и сим последним[евреям], что при нынешнем недостатке хлеба они немало голодных поселян снабжали кормом; впрочем, всяк знает, что не без расчёта, ибо при снятии жатвы, данное им сторицею они возвратят» [146]. А в частной при том записке генерал-прокурору Державин написал: «Трудно без погрешения и по справедливости кого-либо строго обвинять. Крестьяне пропивают хлеб Жидам и оттого терпят недостаток в оном. Владельцы не могут воспретить пьянства для того, что они от продажи вина почти весь свой доход имеют. А и Жидов в полной мере обвинять также не можно, что они для пропитания своего извлекают последний от крестьян корм» [147].

И. Франку Державин сказал однажды: «Раз Промысл сохранил до сих пор этот маленький рассеянный народ, то и мы должны позаботиться об его сохранении» [148]. А в докладе своём, с простодушной грубой прямотой того времени, написал: «Ежели Всевысочайший Промысл, для исполнения каких своих недоведомых намерений, сей по нравам своим опасный народ оставляет на поверхности земной и его не истребляет; то должны его терпеть и правительства, под скиптр коих он прибегнул… обязаны простирать и о Жидах своё попечение таким образом, чтобы они и себе и обществу, между которым водворились, были полезными» [149].

За все свои наблюдения в Белоруссии, выводы, за всё его «Мнение», и даже особенно за эти строки, ещё, вероятно, за похвалу «прозорливости великих российских монархов… которые строго воспрещали иметь приход и въезд сим искусным грабителям в пределы империи» [150], – Державину припечатано «имя фанатического юдофоба» и тяжёлого антисемита. Ему (как мы видели, неверно) ставится в обвинение, что он «припис[ал] в официальных документах пьянство и бедность белорусских крестьян всецело евреям», а его «положительные меры» – без всякой доказательности объясняются лишь личными амбициями [151].