Александр Солженицын - Двести лет вместе. Часть первая

Есть смысл задаться вопросом: эти ограничения, продиктованные опасением революционности студенчества, – не подпитывали они именно эту революционность? Не способствовали ей – и озлобление на «норму», и пребывание за границей в контактах с революционными эмигрантами?

А что же – в российских университетах после запретного циркуляра? Не резко сразу, но процент евреев понижался почти каждый год, от 13, 8% в 1893 до 7, 0% в 1902. И в Петербургском и в Московском университетах процент евреев всё же превышал объявленную норму – 3% – почти во все годы её существования [939].

Министр Делянов на обращение к нему с личными просьбами разрешал не раз принимать просителей в университеты сверх нормы, тому – не один свидетель [940]. И так принимались «сотни студентов». (Деляновские помягчения позже сменились ужесточением строгости норм при министре Боголепове – и нельзя вовсе исключить, что это тоже повлияло на выбор его мишенью для террориста.) [941]– А вот обзор Слиозберга: на Высших женских медицинских курсах в Петербурге реальный процент был выше, чем в Военно-Медицинской Академии и в Университете, и «сюда стекались еврейки со всей Империи». – В петербургском Психоневрологическом институте (куда, были случаи, принимали и без гимназического аттестата) – учились многие сотни евреев, а за годы прошли и тысячи. «Психоневрологический» назывался он, однако в нём открылся также и юридический факультет. Императорская консерватория в Петербурге «переполнена была учащимися евреями обоего пола». – В 1911 в Екатеринославе открылся и частный Горный институт [942].

В приёме в специальные средние учебные заведения, например фельдшерские, бывала и большая свобода. Я. Тейтель рассказывает, что в саратовскую фельдшерскую школу (высокого уровня, с институтским оборудованием) принимали евреев, приезжающих из черты оседлости, безо всякой процентной нормы. (И без предварительных полицейских разрешений на поездку, а принятые в школу тем самым и становились полноправны, этот порядок утвердил саратовский тогда губернатор Столыпин.) И, таким образом, в школе училось до 70% евреев. – И в другие средние технические училища Саратова евреев из черты оседлости принимали без соблюдения процентной нормы, а затем многие из них продолжали образование в высших учебных заведениях. Ещё приезжала из черты оседлости «масса» экстернов, которым не нашлось университетских мест, и еврейская община города всех их устраивала на работу [943].

Ко всему этому следует добавить, что учебные заведения на еврейском языке – не ограничивались. В последнюю четверть XIX в. в черте было 25 тысяч хедеров, в них 363 тысячи учащихся (64% всех еврейских детей) [944]. Правда, бывшие «казённые еврейские училища» были (в 1883) закрыты как ненадобные в новую эпоху, в них уже не шли. (Но если в прошлые десятилетия внедрение этих училищ иные еврейские публицисты трактовали как факт и замысел «реакции», то теперь и закрытие их – как «факт реакции».)

И, суммарно: процентная норма не ограничила жажду евреев к образованию. Не подняла она и уровень образования среди не-еврейских народностей Империи, – а вот у еврейской молодёжи вызывала горечь и ожесточение. И несмотря на эту притеснительную меру еврейская молодёжь всё равно вырастала в ведущую интеллигенцию. Именно выходцы из России составили весомое и яркое большинство начальной интеллигенции будущего государства Израиль. Сколь часто читаешь в Российской Еврейской энциклопедии: «сын мелкого ремесленника», «сын мелкого торговца», не говоря уже «сын купца», – и дальше: кончил университет.)

Диплом университета сперва давал в России право жительства повсюду в Империи и право службы по любому ведомству. (Позже – устанавливали препятствия к преподаванию евреев в академиях, университетах и казённых гимназиях.) Евреи с высшим медицинским образованием (врачи и провизоры) имели право «повсеместного жительства, независимо от того, занимаются ли они своей специальностью или нет», и – как и все окончившие высшие учебные заведения – напротив, могли «заниматься торговлей и промыслами» и «причисляться к купечеству без предварительного пятилетнего пребывания в первой гильдии в черте оседлости», как это требовалось от прямых купцов. «Евреи, имеющие степень доктора медицины», могли служить по любому ведомству по всей Империи, иметь приказчика и двух слуг из единоверцев, выписывая их из «черты». Право повсеместного жительства и торговли имел и еврейский медицинский персонал без высшего образования (зубные врачи, фельдшеры, акушерки). Но с 1903 поставлено было условие, чтоб они всё же непременно занимались своей специальностью [945].

Ограничения коснулись и независимой присяжной адвокатуры, учреждённой с 1864 года. Эта профессия давала возможность большого преуспевания – и финансового, и личной славы, и идейного: речи адвокатов в суде не подлежали никакой цензуре, также и при напечатании в прессе, так что у адвокатов в те: годы было больше свободы слова, чем у самих газет, – и они этим широко и успешно пользовались для социальной критики и для «воспитания» общества. Сословие присяжных поверенных превратилось за четверть века в мощную социальную силу – вплоть до ликовательного оправдания террористки Веры Засулич в 1878. (Нравственная бескрайность адвокатских аргументов тогда сильно озабочивала Достоевского, он писал о том.) И в этом влиятельном сословии евреи быстро занимали места, и средь самых способных, и в большом числе. – Когда же петербургский совет присяжных поверенных в 1889 «напечатал в своём отчёте впервые данные о числе евреев в сословии», то видный петербургский адвокат А. Я. Пассовер «отказался от звания члена совета и никогда более не соглашался на избрание» [946].

В том же 1889 министр юстиции Манасеин представил Александру III доклад, что «адвокатура наводняется евреями, вытесняющими русских; что эти евреи своими специфическими приёмами нарушают моральную чистоту, требуемую от сословия присяжных поверенных». (Источник не приводит разъяснений.) [947]И в ноябре того же 1889, с повеления Государя, было распоряжение, как бы опять временное и потому не нуждающееся в полном законодательном процессе: «чтобы принятие в число присяжных и частных поверенных лиц нехристианских вероисповеданий… впредь до издания особого по сему предмету закона, допускалось не иначе, как с разрешения министра юстиции» [948]. Но так как, видимо, ни магометане, ни буддисты на адвокатское звание в существенном числе не претендовали, то, по результату, распоряжение было противоеврейским.

И с того года в течение 15 лет – практически ни один некрещёный еврей такого разрешения от министра юстиции не получал, даже столь знаменитые впоследствии адвокаты, как М. М. Винавер и О. О. Грузенберг, – так и пробыли полтора десятка лет в «помощниках присяжных поверенных» (Винавер не раз выступал и в Сенате, и пользовался влиянием там). «Помощники» выступали так же свободно и успешно, как и полные присяжные поверенные, и в том – евреи не испытывали ограничений [949].