Владимир Николаев - Красное самоубийство

Летом 1932 года Б. Пастернак был на Урале и увидел там эшелоны так называемых раскулаченных крестьян. Он вспоминал: «То, что я там увидел, нельзя выразить никакими словами. Это было такое нечеловеческое, невообразимое горе, такое страшное бедствие, что оно становилось уже как бы абстрактным, не укладывалось в границы сознания. Я заболел. Целый год не мог спать». Именно там, под Свердловском, как свидетельствовал сам Пастернак, он написал много кусков будущего «Доктора Живаго». Написал не о сталинском терроре против крестьян, просто увиденное заставило его вплотную приступить к роману, который затем получил всемирную известность.

К концу прошлого века приобрел у нас широчайшую популярность безвременно ушедший из жизни писатель Венедикт Ерофеев, автор книги «Москва–Петушки». Он всегда чурался политики, но был близок к жизни народа и называл советский строй «самой высшей и самой массовой формой рабства».

Точно так же, как Ленин и Троцкий, бешено стремился к мировому большевистскому господству и Сталин, оказавшийся в этом смысле их самым верным учеником и продолжателем. Принимая эту эстафету от Ленина, он в 1924 году провозгласил: «Победа пролетарской революции в капиталистических странах является кровным интересом трудящихся СССР». В сталинском «Кратком курсе истории Коммунистической партии» (аналог гитлеровской «Моей борьбы») этот тезис разъясняется весьма популярно, он трактуется «как установка партии, как закон партии, обязательный для всех членов партии».

Кроме этой главной заботы, были у Сталина и другие. На первый взгляд, о них здесь не следовало бы упоминать, но все дело в том, что в дальнейших наших рассуждениях именно эти заботы приведут нас снова к основной теме – мировой коммунистической агрессии, исходящей от Советского Союза.

Летом 1933 года Сталин волей-неволей вспомнил о своих родительских обязанностях. В конце 1932 года он неожиданно овдовел и теперь лишний раз ощутил отсутствие в своем доме жены, матери двоих детей, Василия и Светланы, воспитанием которых она занималась безраздельно. И вот пришла пора отдавать в школу дочь. Казалось бы, какие сложности для ее всемогущего отца? А он при мысли о школе забеспокоился, словно простой смертный. Дело было в том, что Василий уже пятый год учился в школе и не радовал отца ни хорошей успеваемостью, ни приличным поведением. Рос оболтусом, что сам отец, в отличие от многих родителей, попавших в такое же положение, прекрасно осознавал, тому имеется немало свидетельств. Светлана же, наоборот, еще до школы была нежным, разумным и удивительно способным ребенком, любимицей отца, и он не мог себе позволить, чтобы у нее школьная жизнь не заладилась, как это случилось у Василия.

Как бы решил эту проблему какой-нибудь другой вождь с неограниченными возможностями? Переложил бы эту заботу на плечи своего министра образования? У Сталина голова работала иначе. Он доверил это важное дело Карлу Викторовичу Паукеру, своему личному охраннику. Поручил ему найти в Москве самую лучшую школу, определить туда Светлану и заодно перевести туда же Василия из его школы. Примечательно, что, пока не пришло время учиться Светлане, Сталин и не подумал о таком варианте для сына. Паукер служил охранником с 1918 года, знал все ходы и выходы и вскоре доложил своему хозяину о выполнении приказа. Он нашел школу № 25 в самом центре Москвы, в Старопименовском переулке, между площадями Пушкина и Маяковского.

С предложением Паукера вождь согласился. Но просто семейной эта история не осталась. Безграничная диктатура Сталина придавала любому его решению такой резонанс и силу, такой масштаб, которые распространялись на множество самых разных дел и людей. Это – закон диктатуры. Чем она сильнее, тем он вернее. А при той тирании, которая тогда царила, закон этот становился абсолютным. Раздражение Сталина на нерадивого сына и его любовь к дочери сказались не только на судьбе столичной школы № 25. Проявившаяся вдруг заинтересованность вождя в обучении своих детей привела к многочисленным последствиям в жизни всей страны и многих ее граждан, не подозревавших о поручении Сталина своему охраннику. Об этих последствиях (в основном в плане обсуждаемой нами главной темы) речь пойдет впереди, а пока упомяну о том, как все это сказалось на моей судьбе и сделало меня невольным свидетелем многих немаловажных событий, о которых до сего времени подавляющему большинству моих современников ничего не известно.

С приходом Светланы и Василия в ту школу она быстро превратилась в учебное заведение наподобие знаменитого пушкинского Царскосельского лицея. Вместе с другими детьми советской элиты туда попал и я (среди них были Василий и Светлана Сталины, С. Молотова, С. Берия, В. Маленкова, Л. Булганин, внучки Горького и др.). Со Светланой мы были ровесники, так что общение с ней было самым непосредственным, ежедневным. То, что я вырос в таком специфическом окружении, сказалось на моей жизни. Достаточно упомянуть, что я написал около тридцати публицистических книг, но даже вышедшая уже в 2002 году моя книга «Сталин, Гитлер и мы» все равно уходит своими корнями в мое детство, в лицейские годы, прошедшие в школе, которая официально называлась 25-й образцовой.

С течением времени оказалось, что Сталин не просто определил в нее своих детей, но и самым активным образом лично взялся за школьную реформу, хотя, понятно, что у него хватало других, более важных, дел. Кстати, в то время школа очень нуждалась в переменах к лучшему, особенно в деле организации учебного процесса. Когда школьные проблемы обсуждались на Политбюро, Сталин принимал в этом деле личное участие, сам, например, сделал доклад об учебных программах. Он решительно выступал в защиту традиционных академических дисциплин и за единообразие в преподавании. Примечательно, что в решениях ЦК партии по школе, принятом в тридцатые годы, видна рука Сталина, его резкий и жесткий стиль, его фразеология. Нет сомнения в том, что побудительным толчком к такой активности вождя в этой специфической сфере стало его беспокойство за своих школьников, Василия и Светлану. Вот такой пример. В ноябре 1935 года уроки в нашей школе продлили на пять минут каждый, то есть урок стал длиться не 45, а 50 минут. Нас, учеников, это, разумеется, не обрадовало. Светлана пожаловалась отцу, и тут же ЦК партии отменил это распоряжение.

Пока Светлана была школьницей, у нее с отцом были удивительно нежные и доверительные отношения. Он всегда аккуратно, почему-то крупными буквами лично расписывался каждую неделю в ее школьном дневнике, в котором стояли одни пятерки, причем более чем заслуженные, без каких-либо натяжек. Кстати, дневник Василия такие оценки вообще никогда не украшали. Он и в лицее продолжал безобразничать и плохо учился. Любопытно, что Сталин вообще перестал заниматься школьными проблемами, как только Светлана окончила наш лицей. То есть он для вождя был своего рода как бы учебным полигоном для подготовки нужной ему смены – будущих завоевателей всего мира! Под таким углом зрения воспоминания о 25-й образцовой приобретают немалый интерес. Ведь он, можно сказать, ежедневно был в курсе всех дел нашей школы. Наш историк, Петр Константинович Холмогорцев (учителя у нас были прекрасные, среди них много мужчин), наверное, первым назвал ее «советским лицеем» и «витриной социализма». Лицей он помянул не зря. А вот социализм… Но куда ему было деваться в то время! Ведь в середине 30-х годов Сталин торжественно объявил, что социализм у нас уже построен. Провозглашая свой социализм, он выступил во всей красе. Наш вождь всегда был убежден: чем ложь больше, тем она эффективнее, а ложь чудовищных размеров вообще неодолима, когда за ней стоит государство.