Матти Фридман - Безродные шпионы. Тайные стража у колыбели Израиля

Заключенный обращается к учителю Саману. Начав с пространных приветствий и благословений в высоком арабском стиле, в том числе с «тысяч поцелуев и добрых пожеланий», он переходит к сути:

Пожелай я выплеснуть все, что накопилось у меня на сердце, не хватило бы всей бумаги в мире, чтобы выразить мою тоску по всем вам и по родине.

Брат! Я пишу эти строки из тюрьмы в Аммане, и руки у меня дрожат — так я по всем вам скучаю. Знай, моя совесть и сердце принадлежат вам, и так будет до тех пор, пока я останусь жить в этом темном мире.

Видимо, Бокай намекает, что он больше никого не предал. Насколько известно, так оно и было.

С меня довольно того зла, которое я встречаю изо дня в день, довольно жизни в страданиях, душевной пытки, бесчеловечного обращения.

Брат! Должен сообщить тебе, что суд приговорил меня к повешению. Я сижу и жду исполнения приговора. Мои условия ужасные, я закован в железные цепи, весящие больше двух руталов [10] Оттоманская мера веса: два рутала равны примерно 13 фунтам. . Моя пища — только хлеб и вода; глаза мои не смыкались во сне со дня моего пленения.

В моем сердце, в моих мыслях нет никакого зла, и я продолжаю говорить, что задание шло хорошо и лишь некоторые мелочи привели к провалу. Я считаю, что человек, которого я назвал перед уходом, — это тот, кто сообщил обо мне и заманил в ловушку. Если я переживу это и вернусь к вам, то мы больше поговорим об этом, если будет на то воля Всевышнего.

Похоже, Бокай предупреждал Центр, что еще перед уходом его кто-то заподозрил, возможно, один из пленных в израильском лагере военнопленных. Это человек, по его догадке, и донес на него пограничникам.

Дорогой брат! Прошу тебя, сделай все, чтобы выцарапать меня отсюда через Красный Крест. Уверен, у тебя получится, потому что здесь такое случается.

А теперь, дорогой мой друг, молю тебя, скажи моим друзьям и родным, что со мной все хорошо и что за меня не нужно волноваться. Привет всем нашим друзьям и всем командирам, мир вам и всем правоверным.

Твой верный друг

Хадер Насер, Шин Мем 18.

P. S. Прошу тебя, щедро вознагради человека, который доставит тебе это письмо, он был ко мне неизмеримо милосерден.

Посланец добрался с письмом до Израиля и после ряда проволочек передал его властям. К концу августа оно попало в Отдел, где вызвало оторопь. Это был первый признак жизни, поданный исчезнувшим агентом. Полученный спустя три недели после того, как надзиратели выволокли его из камеры и сунули в петлю.

Отзыв разведчиков из Бейрута произошел не сразу. Но гибель агента стала последним существенным эпизодом в жизни Арабского отдела.

Журнал радиопереговоров полон безошибочных признаков нарастающего нервного истощения. Якубе не терпится вернуться домой, но Центр просит его повременить: замена готовится, но еще не вполне готова. Хавакуку хочется того же, но ему отвечают то же самое. Ицхак сообщает о какой-то травме и о своем желании лечить ее в Израиле, но ему отвечают: лечись в Ливане.

Кроме обычных запросов из Центра, интересующегося сирийской военной авиацией и процедурой обращения за беженскими документами в Ливане, журнал содержит весточки от родных и друзей. Пленительная солдатка Мира, уже демобилизованная, уверяет Хавакука в любви и верности: она его ждет. В 10 часов вечера 22 сентября 1949 года Ицхаку сообщают, что его брат Аврагам, тоже перебравшийся в Израиль, сочетался браком. Это усугубило положение. Одно дело — лишения в военную годину, но теперь-то бои утихли, в Израиле кипит жизнь, люди, избежавшие смерти, бросились наверстывать упущенное. Агенты оказались отрезанными от реальной жизни. А ведь они не были профессиональными разведчиками, их не готовили к такому длительному испытанию, к бесконечному хождению по лезвию ножа и к неизбывной тоске — содержанию жизни настоящего шпиона. А тут еще гибель Рыжего, заставившая их осознать всю величину риска.

Прежде чем проводить их домой, поведаем об еще одной заметной истории, произошедшей в Бейруте.

Рядом со «шпионским» киоском «Три луны», на той же улице, находилась мастерская по ремонту часов, где работал армянин. По соседству с ней трудился сапожник, поблизости действовал и шиномонтаж. В отсутствие клиентов мастер по ремонту покрышек заглядывал, бывало, посудачить в киоск. Он знал, что торгующие там — беженцы из Палестины, и любил приносить им свежие сплетни. Если его клиенты оказывались из Палестины, он тоже отводил их в киоск — пускай Абдул Карим, Ибрагим и остальные пообщаются со своими.

Ицхак припоминает, как однажды шиномонтажник привел к ним мужчину в незамысловатой одежде. Тот был в летах, на вид под семьдесят; впрочем, тогдашние события могли согнуть и молодого, по-стариковски замедлив его движения. Как водится, Ицхак — Абдул Карим не преминул спросить нового знакомого, откуда он, прежде чем тот задаст этот же вопрос ему самому. Услышав «Из Хайфы», Ицхак сказал, что сам он из Яффо. Шиномонтажник удалился к себе, оставив беженцев вдвоем.

И тогда человек из Хайфы поведал Ицхаку свою историю. Он бежал из города вместе со всеми и теперь жил в беженском лагере. Но это было еще не все, главное ждало впереди.

У старика было двое сыновей, оба работали механиками в автомастерской в Хайфе. Когда началась война, евреи подбросили в их мастерскую бомбу, она взорвалась, и…

Эту историю Ицхак, конечно, знал, как и вы. Я спросил его, плакал ли старик, рассказывая ее.

— Нет, — ответил он. — Но ему было грустно.

Как мог Ицхак помочь ему? Только словами сочувствия и совместной мольбой к Богу о справедливом отмщении убийцам. Отец погибших механиков ушел, больше Ицхак его не видел.

Несколько раз в ходе нашего разговора с Ицхаком я пытался поднять тему его вовлеченности в мир насилия. Я пробовал задавать типичные для современных репортеров вопросы: «Каково вам было? Что вы думали об этом потом?» Он оставался вежлив, но, кажется, воспринимал этот мой интерес просто как новомодную глупость. Публичная рефлексия, пафосные речи об угрызениях совести — все это недавние несерьезные новшества. Арабский отдел придерживался совсем другого стиля.

— Нам поручали работу, — говорил он о тех днях, — и я горд тем, что не провалил ее. Это был успех.

Это все, чего я от него добился. Если бы я захотел узнать, что он подразумевает под успехом, то достаточно было привстать и выглянуть из окна его кухни на седьмом этаже. Под окном раскинулась Страна. Люди, зависевшие от милости большинства в Варшаве, Берлине, Касабланке и Алеппо, завоевали свой клочок земли. Где-то внизу, на улицах, обыкновенные люди заходили в супермаркет, ехали в автобусе, не зная, что обязаны своим существованием двоим молодым парням, Ицхаку и Якубе, постаравшимся субботним утром в далеком феврале 1948 года, чтобы бомба на колесах, замаскированная под скорую помощь, не взорвала кинотеатр.