Владимир Пропп - Неизвестный В. Я. Пропп

— Как вам удалось поймать этот момент на пленку? — удивилась я.

— Это было во время экзамена, — ответил Владимир Яковлевич. — Я принимал экзамен и понял, что сейчас именно то освещение, какое нужно.

И он добавил немножко смущенно:

— Экзамен я принял очень быстро.

Три года я была старостой семинара Владимира Яковлевича и ни разу не видела, не слышала, чтобы он отчитывал, «ругал» студентов. Он хвалил, одобрял работы студентов, если было хоть малейшее основание. Семинар был большой и довольно сильный, позанимались в нем и не очень радивые студенты. Одна из студенток была очень ленива, хотя неглупая и способная. С большим трудом написала она курсовую работу и сдала Владимиру Яковлевичу. А через несколько дней я увидела, как она, обычно неторопливая, мчится по коридору факультета.

— Куда спешишь? — спросила я.

— В библиотеку, заниматься, знаешь, Владимир Яковлевич нашел в моей курсовой мысль!

В 1956 году я защищала дипломную работу. Это была первая в том году защита на факультете, и на нее пришло много пятикурсников. Моим оппонентом был М. О. Скрипиль. В своем выступлении он сказал, что дипломная работа — это проект научной работы. «Ну, как бы проект дома или моста, чертежи, которые должен защищать молодой инженер, — пояснил он. — Но вместо чертежей молодой инженер привез меня к прекрасно выстроенному дому или мосту. Дипломная работа студентки — хорошо выполненная научная работа», — заключил М. О. Скрипиль.

Как только объявили о результатах защиты, студенты толпой окружили кафедру, спеша с поздравлениями. Но вижу, решительно раздвинув всех, ко мне пробирается Владимир Яковлевич. Пожимая мне руку, он громко и строго спросил:

— Тоня, ведь вы не поверили Скрипилю, что ваш диплом — законченная научная работа?

Однажды Владимир Яковлевич сказал мне: «Я неправильно выбрал свою специальность. Мне следовало стать биологом. Я люблю все классифицировать и систематизировать. Думаю, в биологии я достиг бы больших успехов». С горячностью, достойной лучшего применения, и с высоты своих 20 лет я бухнула: «Что вы говорите? Владимир Яковлевич, вы прекрасно прожили свою жизнь!» Помню веселое изумление в его глазах. Ему было в ту пору 58 лет.

В июне 1956 года я закончила университет, а в октябре должна была держать вступительные экзамены в аспирантуру ИРЛИ. Надо сказать, что жила я только на стипендию, никто мне не помогал, и мне нужны были какие-то средства, чтоб прожить 4 месяца до (как предполагалось) зачисления в аспирантуру. Но с оптимизмом, свойственным молодости, я решила, что буду репетировать абитуриентов и заработаю необходимые деньги. В начале июля я пришла к Владимиру Яковлевичу на консультацию, и он спросил меня, на что я буду жить, готовясь к вступительным экзаменам. Я изложила ему свой план, но он возразил, что план никуда не годится, потому что времени у меня мало, а экзамены серьезные. «Поэтому, — заключил он. — Вы должны взять деньги у меня. В долг. Отдадите с первого гонорара». Я отказалась со всем возможным для меня тактом. В конце июля во время другой консультации я снова услышала предложение взять деньги. И опять отказалась. Но в августе кончились мои уроки, жить стало совсем не на что. И во время очередной встречи с Владимиром Яковлевичем вновь услышала предложение принять от него помощь, подкрепленное фразой, которую я больше ни от кого не слышала и, уверена, не услышу: «Тоня, у меня много денег, и мне они не нужны». И Владимир Яковлевич достал конверт, в который было вложено 2000 рублей.

В 1960 году я поступила в аспирантуру ИРЛИ, и однажды осенью возникла необходимость поговорить с Владимиром Яковлевичем. Не рассчитав время, я пришла в университет не к концу его лекции для первокурсников, а к началу. И тут же решила — посижу, послушаю, вспомню первый курс. В аудитории я села в самом последнем ряду, в уголке.

Вошел Владимир Яковлевич, прошел на кафедру, открыл конспект, поднял голову, оглядел аудиторию, его взгляд остановился на мне... Он поманил меня пальчиком, я в некотором смущении направилась к нему, но он сошел с кафедры и направился из аудитории. Закрыв за нами дверь, он строго спросил: «Что вы тут делаете?». «Я пришла поговорить с вами, но поскольку не вовремя, то решила послушать лекцию», — объяснила я. «Нет, — сурово сказал Владимир Яковлевич, — эта лекция рассчитана на первокурсников, а аспирантам здесь делать нечего».

Я его не знал в студенческие годы: в университете учился заочно, русский фольклор, подготовив по учебнику Ю. М. Соколова, сдавал случайной преподавательнице. С университетскими фольклористами, коллегами Владимира Яковлевича, — М. К. Азадовским и И. М. Колесницкой — я познакомился позднее. А с ним на заре моей научной деятельности познакомила А. М. Астахова, руководительница моей диссертации «Н. А. Добролюбов и проблемы фольклористики». Мы искали оппонентов, сразу же нашли литературоведа, с которым шапочно я уже был знаком: Соломона Абрамовича Рейсера, тогда доцента, видного специалиста по Добролюбову — значит, нужен был еще профессор и фольклорист. На мое удивление, В. Я. Пропп безропотно и мгновенно согласился. Позднее я понял, в чем причина: Владимир Яковлевич исследовал различные аспекты бытования и изучения народных песен, и ему даже было интересно прочитать диссертацию о Добролюбове, который серьезно занимался этой областью.

Так мне удалось познакомиться с выдающимся фольклористом и замечательным человеком. К великой досаде, я не смог найти, готовя эту статью, экземпляра отзыва официального оппонента. Помню только, что в целом Владимир Яковлевич хвалил диссертацию, а главный упрек его сводился к разделу о «песенных» статьях Добролюбова: не раскрыто глубокое и перспективное содержание этих статей. Этот же упрек Владимир Яковлевич повторил потом в статье «Молодой Добролюбов об изучении народной песни» (опубликована в кафедральном сборнике: «Русские революционные демократы. II». ЛГУ, 1957).

В самом деле, я лишь бегло коснулся этих статей, и упрек вполне справедлив; в своей будущей работе Владимир Яковлевич блестяще раскрыл значение добролюбовских статей о песнях.

Последующие почти 20 лет знакомства (защита была в 1952 г.) характеризуются постоянным вниманием ученого к молодому соратнику: он дарил мне все свои печатные статьи и книги. Он был типичнейшим представителем поколения наших учителей, цвета петербургской-ленинградской интеллигенции, поколения, которое и со студентами говорило как с равными, было внимательно, отзывчиво к младшим коллегам, совершенно не считаясь со своим, весьма дорогим, временем (дорогим, главным образом, потому, что советский профессор или доцент был невероятно перегружен учебной работой, свободных часов почти не было).