Константин Федин - Распахнуть все окна... Из дневников 1953-1955 гг.

Константин ФЕДИН

РАСПАХНУТЬ ВСЕ ОКНА...

Из дневников 1953-1955 гг.

1953

16 февраля. Читаю Чехова. У него была открытая жизнь. Литература, театр смешивались им с домом, с дачами, он не смущался самых крошечных дел и не страшился очень больших. Долг художника нисколько не мешал ему исполнять долг домохозяина, — докторские, садовничьи, семейные интересы не стесняли его, а с событиями общественно-политическими и делами «большой» литературы он обходился так же легко, как с домашними вещами: если они мешали, он переставал обращать на них внимание, не впускал их к себе через порог. Ему казалось важным, чтобы на перепавшую неожиданно, за какую-нибудь работу, тысчонку были куплены бумаги Кредитного Общества и чтобы сестра не наклеивала на бандероли марки дороже 2-копеечного достоинства. И в то же время он мечтал о настоящем счастье для людей, о столицах, о могучих талантах, о том, как построить человеческую жизнь для крестьян. За 44 года он сделал так много и вобрал в себя такое обилие душевных богатств, что кажется — он прожил жизнь Вольтера.

Я почти всегда испытываю перед ним стыд. Я не чувствую себя виноватым, но мне неловко. Я какой-то полунастоящий перед ним, либо вовсе ненастоящий.

Может быть не «я», а «мы»...

Общительность, которая мне была очень свойственна смолоду, мной теперь утеряла. Я лучше всего чувствую себя, когда совсем один, и люблю заползать в щель, под половицу. Писем я боюсь, телефон меня бросает в трепет — я подскакиваю, когда слышу в передней звонок.

Странно. На дачах живут по соседству писатели, ко многим из которых я расположен. Есть и такие, кого я люблю и с кем дружил долгие годы. Но мы не общаемся. Я тягощусь пойти к кому-нибудь, даже если меня очень зовут, и уже не помню, когда ходил к кому-нибудь незваным. Дом стал замкнутым, как я сам. И хотя, через все преграды и замки, ко мне проникают люди, я всегда испытываю страх от того, что им что-нибудь от меня надо, что они являются по делу, а не по зову сердца, не по желанию простого общения. Потому что и они стесняются своей личной, частной, обыкновенной жизни, прячут ее и предпочитают о ней помолчать.

А в общем — все это не важно.

19 марта. — Вчера выступление в Литературном музее на вечере по поводу 85-летия со дня рождения Горького. Многолюдно и вместе с тем интимно. Выступали Всев. Иванов, Н. Тихонов, Маршак, Чуковский. Говорил удачно, не по писаному, — сделал только школьный конспектик. И волновался, но преодолел волнение. Заметил, что в очках говорить много легче: не видишь лиц. Были Пешковы и много знакомых. Музейный народ трогательный. Я был первый раз в новом помещении. С Ираклием смеялись: он, как и я, ни разу не бывал в музее, хотя, как и я, состоит членом его ученого совета... Музыка была к месту и меня сосредоточила, освободив от рассеянности, правда, ненадолго, М. В. Юдина. Потом И. С. Козловский. И гитарист.

Сегодня десяток требований от редакций, радио и пр., чтобы написал то, о чем вчера говорил. Но это не может получиться во второй раз. Вчера на вечер привезли магнитофон, но он — оказалось — не действовал.

23 марта. — Два дня на даче. Целительное одиночество. Книги.

Гулял с К. Чуковским. Обменялись книгами.

Вечер у Всеволода. Впечатление дружной семьи. И все очень даровитые. Легко говорилось — без необходимости разъяснять себя и выслушивать разъяснения собеседников. Все с полуслова.

14 мая. — Твардовский на днях прислал гранки своих новых стихов — главы большой поэмы. Я прочитал наедине, потом вслух Нине с Александром. Очень талантливо. Это одареннейший из нынешних поэтов, со свежим чувством русской речи, острым уменьем передать в картинах то, что видит, без тени рисовок. Послал ему письмо.

23 июня. — Приходил не так давно К. Чуковокий и читал мне свои полемические возражения на критику его работ по текстам Некрасова. Все вполне основательно. Его бранят, даже не имея понятия, какую изумительную работу произвел он, исследуя, открывая, восстанавливая подлинно-точные авторские тексты стихов Некрасова, в отличие от мнимо-аутентичных, первых или последних прижизненных изданий. Не все в стихах Некрасова, опущенное в прижизненных изданиях, вычеркнуто цензурой и не все, сохранившееся в рукописях, должно быть восстановлено при выработке канонического [зд. и далее разрядка заменена на курсив — Прожито] некрасовского текста — в этом трудность текстологической работы исследователя. И Чуковский проделал гигантскую работу, чтобы распознать подлинную волю поэта применительно к каждому произведению. Это — труд жизни человека, любящего некрасовскую поэзию, а не буквоеда. Сейчас его поругивают, вовсе не обращая внимания на положительные достижения его огромного дела.

Гуляю по-прежнему очень редко. Как-то вышел в поле, встретил Бориса, — он на прогулках ежедневно, вместо былой ежедневной работы с лопатой на своем картофельном участке. Трудится и живет после болезни не менее методично, чем до нее. Правит и пишет наново отдельные стихи «Фауста», перевод которого у него уже в верстке. Говорил с ним о его языке, целиком построенном на основе народной фразеологии. Благодаря владенью ею ему удается сказать в двух словах то, что потребовало бы строк и строк, если бы применить обычную грамматическую форму для той же мысли. Для перевода Гете такой язык — находка. Сложнейшую мысль поэта иногда удается Борису вложить в просторечье, метко ее передающее, тогда как она была бы туманной, если бы ее перевести (с точностью) книжной, синтаксически правильной фразой. Но все же Борис жалуется на то, что иногда становится в тупик перед загадками намерения Гете и ему приходится биться не столько над словом, сколько над мыслью оригинала. Тут, конечно, никакая гибкость фразеологии переводчику не поможет.

Борис был рад, что я восторгался его языком и что мы с Чуковским говорили о нем с похвалами. Он сказал мне, что школой такого «фразеологического» а не грамматического перевода была для него работа над Шекспиром.

Это понятно: речь большинства персонажей Шекспира, по-моему, не терпит в собственном смысле литературной передачи — она народна. В свое время Анна Радлова поняла это верно, но переводы ее плохи тем, что она воспроизводила одни грубости шекспировских героев, а русской народной фразеологией не обладала.

27 июня. — В старом номере «Литературной газеты» (начало июня) прочитал в статье Вл. Орлова такую фразу: «...разве не интересно было бы К. Федину написать книжку на тему «Труд писателя», предназначенную для самого массового читателя?»

Нет, не интересно. Такая книга массовому читателю просто не нужна. Она, может быть, необходима литераторам, особенно — начинающим, которые всегда ищут рецептов выпечки и выделки произведений, полагая, что эти рецепты существуют, но утаиваются жрецами искусства. Но и не только — начинающим, потому что опыт, и по преимуществу отрицательный опыт, т. е. история ошибочных взглядов на мастерство художника поучителен для каждого писателя. Наконец, есть большой слой людей, любящих литературу как искусство, а не только как «науку жизни» или «отражение действительности», и книга о труде писателя им тоже будет желанной. Такая книга должна быть ближе всего, по своему типу, к мемуарам, к исповеди, к биографии — тогда она найдет читателя.