Вячеслав Рыбаков - Тридцать лет спустя

В январе мы с моим давним товарищем по перу Дмитрием Быковым слегка отметили мое шестидесятилетие. Знакомы мы с Димой уже почти четверть века, и очень жаль, что различия в представлениях о том, как лучше решать стоящие перед нашим государством проблемы, развели нас по разные стороны… к счастью, еще не баррикады, но уж во всяком случае — бульвара. Однако это никоим образом не мешает мне признавать его ум, талант и чутье. Уже тогда, за месяц до окончательного киевского переворота, он все твердил, что мы должны пойти украинским путем, что России просто необходим свой майдан, и произнес таковы слова: «В огне хоть что-то уцелеет, а вот в болоте перепреет и сгниет все».

Это может показаться просто эффектной и крайне безответственной фразой, а то и лозунгом пятой колонны, но если правильно понять, что такое огонь и что такое болото, станет очевидно, что по крайней мере тут-то Быков прав.

Огонь — это вовсе не черный дым покрышек. Это совместное решение общих проблем, совместное преодоление общих бед, сколь угодно тяжких. А болото — это привычная, безысходная, тотальная несправедливость, на которую все уже давно махнули рукой и живут, будто это норма.

Вот простой и где-то символичный пример.

Не так давно вдруг модно стало по телевизору рассказывать, что всем уже оскомину набившая высокопоставленная то ли обвиняемая, то ли подозреваемая, то ли и впрямь казнокрадка — оказывается, картинки рисует, стихи пишет… Оказывается, она не просто так оборонный бюджет пилила, а как бы невзначай, между делом, в силу непроизвольных мышечных подергиваний, сопровождающих муки творчества. Вот выставку ей, вот сборничек вирш издадим, пока следствие тянется, с шикарными картинками, в суперобложке…

А с другой стороны — буквально на днях мы на Совете Питерской писательской организации пилили гроши матпомощи, выделяя их бьющимся на грани нищеты действительно одаренным и, во всяком случае — НАСТОЯЩИМ поэтам.

Когда наша вечно молодая республика вновь оказалась в вечно ее сжимающем кольце фронтов, ясно: если человек в этакую пору в состоянии без зазрения совести дербанить оборонку себе на хоромы, он не считает и никогда не считал свою страну себе родной и ее проблемы своими. Но то, что гламурные лихоимцы нам чужие — это полбеды. Беда то, что с момента, когда диктор центрального телевидения осчастливил эфир чтением бессмертных строк героини сюжета, а потом и сама упитанная красотка, до блеска обмазанная спереди и сзади французской косметикой, с постельным придыханием поведала нам в рифму о своей сложной судьбе — ни один поэт уже не сможет считать эту страну своей.

А ведь от этого теряют и поэты, и страна.

И если государство полагает, что это пустяки, потому что оно железное и обойдётся без каких-то там поэтов — оно заблуждается. Исторический опыт показывает, что как раз государства разваливаются, а вот поэты-то, нищие, от рождения лишенные кожи, ко всякой боли привычные — остаются.

Каждая государственная несправедливость наносит вреда больше, чем «Эхо Москвы» и «Дождь» вместе взятые за все время своего существования. Каждая — маленький толчок в спину на пути к тому или иному виду майдана. Который, как я в отличие от Димы полагаю, нам ни в каком виде не нужен. Возможно, я прав.

Ни в каком виде.

Ведь после Пущи практически никто не вышел на улицу в защиту Союза. Ни один человек из тех, что тремя годами раньше заполняли улицы Москвы и других городов в поддержку перестройки, в декабре 91-го не закричал на Красной площади: «Горбачев, не уходи!»

Это тоже был своего рода майдан.

Поразительно, как быстро мы от жажды «больше социализма» перешли к оплевыванию , казалось бы, с молоком матери впитанных идеалов. С какой легкостью тяга к социальной справедливости трансформировалась в хохот над ныне уже одиозными шутками про ветеранов и баварское пиво.

Это потому, что мы строили светлое будущее.

Наши представления о том будущем, ради которого несколько поколений советских людей рвали себе жилы и погибали на стройках и фронтах, были весьма туманны. Смех сказать, но наиболее конкретным и зримым, убедительным и всерьез манящим образом объединительной цели оказались лучшие советские утопии шестидесятых годов — в первую очередь повести и рассказы братьев Стругацких о Мире Полудня. Не стоит недооценивать эффективность утопий. Я убежден: наша страна, имея к тому весьма мало экономических, ресурсных и каких угодно еще возможностей, смогла в течение трех десятков лет быть одной из ведущих мировых держав и лидеров научно-технического прогресса потому, что по крайней мере минимально достаточное число наших ученых, прежде всего — молодых, полагали, будто их творческий труд приближает тот мир, в котором им хотелось бы жить и образ которого был им так знаком и так любим по этим книгам. А когда путеводный образ погас, на его место, по принципу «природа не терпит пустоты» и не без усилий некоторых штатских, вместо мира коллективной погони за социальной справедливостью скользнул мир отмены общих усилий, объявленных исключительно принудительными, мир сытого достатка и справедливости капиталистической: долой уравниловку, всяк сам по себе. Представления, в общем-то, не менее утопические, чем коммунизм, но наперед ведь этого не знали и не могли знать. Слишком много лет прошло после пресловутого 13-го года. И народ привычно рванул за новой морковкой, потому что без морковки и вообще-то в истории нет движения, а для нас, с нашими привычками жить завтрашним днем — в особенности. И ветеранов мы с такой бессовестной легкостью кинули потому, что нам на какой-то момент показалось: они защитили НЕ ТО будущее, которое стоит защищать и ради которого стоит жертвовать собой.

Ладно, былого не воротить. Да и не надо. Нам не назад надо, а вперед. Но и капитализм показал нам свое звериное лицо, мы насмотрелись вдосталь. Однако ж вся нынешняя критика капитализма идет как бы из прошлого. Ни единого конструктивного слова не падает к нам из будущего пока. Нет морковки, хоть тресни, только отсыревшее прошлогоднее сено гниет перед унылыми мордами. Не придумало пока человечество новой альтернативы, и не факт, что придумает. Не факт, что капитализм позволит ему УСПЕТЬ придумать. В этих условиях я предложил бы хотя бы паллиатив: всё в нашей истории было не зря, все жертвы имели смысл потому, что мы, благодаря нашему уникальному и страшному опыту, неизбежно должны построить САМЫЙ СПРАВЕДЛИВЫЙ капитализм. Органично выросший из нашей общинной культурной традиции, когда удачливый, дельный, состоятельный сосед не враг общины и не изгой из нее, но ее опора. Именно мы. Потому что ЛУЧШЕ ВСЕХ ОСТАЛЬНЫХ знаем, к каким чудовищным и непоправимым последствиям приводит капитализм несправедливый.