Яна Дягилева - Янка Дягилева. Придет вода [Сборник статей]

Процитированное выше и есть Прыг-Скок,та самая середина, раскрывающая тайну перехода потерянной гармонии души от «загула» к снежному лунному полю: «ниже кладбища, выше солнышка» — так и совершается этот путь.

До Прыг-СкокаЛетов работал очень много, необычайно результативно и важно для себя и публики, и столь же бесполезно для поэзии. Он написал множество песен, сделавших ему имя и доказавших аудитории, что этого пророка стоит слушать, что не зря он сюда пришел и не чужой он тем людям, до которых он хотел достучаться и достучался. Но что за польза русской культуре от оголтелой антисоветчины, бурных острот и чудесного, неподражаемого мата? То есть польза-то, конечно, есть, и немалая, на как-то лучше, когда ее приносят те, кто не может принести большей пользы. А у нас, слава Богу, на все эти штучки есть «специальные в штате мастера» — антисоветчиной заведует Солженицын, талантливейшими и остроумнейшими хохмами вполне может завалить весь белый свет дядя Саша Лаэртский, а по части матерщины… ну, нет уж, никаких Лимоновых я в пример приводить не буду — кстати, он-то как раз не умеет, только количеством берет. Впрочем, хоть я и нежно люблю русский мат, должен все же заметить, что на нем свет клином не сошелся…

Автор не установлен.

«Дело Вкуса», 31.07.93 г.

Год назад покончила с собой Янка Дягилева, один из символов честного, некоммерческого творчества. Пластинку с ее песнями при желании можно достать.

«Пять Углов» (бывшие «Ленинские Искры» — газ. Пионерской организации),

Санкт-Петербург, № 9 3.03.94 г.

17.05.91. Увы, печальная дата. Три года назад утонула Янка Дягилева, автор и исполнитель замечательных песен под гитару. Записи ее, к счастью, сохранились и в прошлом году были изданы на пластинке.

«Пять Углов», Санкт-Петербург, май 19/94 г.

В Москве в клубе «Sexton Fo.Z.D.» вечером 9 мая прошел тихий, по рокерским рамкам, фестивальчик памяти нашей уроженки, Янки Дягилевой.

Выступали «отцы»: Кинчев, Сукачев, Воронов… Наши любители рок-тусовок пока, кроме обещаний типа «надо бы собраться», ничего не дали. Видимо, тяжело подряд, недавно в «Пионере» поминали Диму Селиванова.

Новосибирск, 1994 г.

…Домой! Сколько секунд было больно?

Как долго можно стоять на бритвенно-острой грани, врезаясь все глубже? Истекать кровью. Исходить плачем. Плясать в огне, балансировать между двумя покоями — холодной землей жизни и холодным небом смерти. Иным это досталось от природы… Шаг влево, шаг вправо — стреляют без предупреждения. На таких высотах, в таких глубинах роковое томление души и тела неизменно разрешает суицид. Вопрос лишь в первенстве — основной вопрос философии. Но разве важно, в какие двери вагона выходить, шаг влево, шаг вправо — станция все равно одна. Приехали.

Мы любим могилы. Асфальт под окном. Крюк в потолке. Нимбы, иконы. Мы понимаем этот язык. Но поймем ли мы тех, кто сделал то же самое, сошел с острия, но в другую сторону, оставив свое тело тем, кто любит это тело, свой голос — тем, кто любит этот голос? Просто тело. Просто голос. Просто другая жизнь. Пусть будет так. Никто не отступил, никто не предал. На таких высотах, таких глубинах мало воздуха и много боли. Сколько кому отпущено сил? Как долго можно стоять на бритвенно-острой грани, врезаясь все глубже? Истекать кровью. Исходить плачем. Плясать в огне. Какой конец лучше? Вздор, все едино. Но оставайтесь живы! Просто тело. Просто голос. Пусть будет так.

Не стреляйте!

Д. Иванишен «Утро», Воронеж, май 1993 г.

Яна Дягилева… Господи, а ведь ее мало кто знал! Не говоря уже о том, что основной околомузыкальный контингент вообще не мыслил, что какая-то сибирская девчушка почти в каждой песне на глубоком срыве вносит свой социальных протест в нашу мертвую жизнь. Еще бы, ведь куда лучше слушать и тащиться, как удавы по стекловате, от всеневозможных киркорово-белоусово-апиных и, пританцовывая, шептать в экстазе: «Вот где кайф, вот где оттяг!» Это их беда, это им «зачтется»…

А Яна была действительно настоящей жизнью — предельно сжатая, честная и горящая, крайне категоричная в своем восприятии окрестного «за калиткой беспредела» и несправедливости:

Трудно писать о ней. Очень трудно. Нужно слышать этот пронзительный — порою до убийственной монотонности — крик, то напряженный, будто высоковольтная дуга, то выдыхающий, будто болезни заговаривающий, такие страшные и в то же время большие слова, от которых не находишь себе места (если, конечно, совесть свою не пропил и не продал):

От всей этой сверкающей, звенящей и пылающей х..ни

ДОМОЙ!

И дальше вопль такой цельной, нерасплесканной и неистовой любви к ней же — жизни, хоть и безрадостной, когда прозябаешь «в забинтованном кайфе и заболоченном микрорайоне, а в 8 утра кровь из пальца — анализ для граждан, а слепой у окна сочиняет небесный мотив, а голова уже не пролазит в стакан…» (песня «Ангедония»). Любви, которая все равно констатирует, что это уже изначальный конец, если:

Янка плачет: «За какие такие грехи задаваться вопросом, зачем и зачем?», — прекрасно понимая, что «нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам и до ночи не вернулись в клетку». И, действительно, очень страшно засыпать в сказке, обманувшей Ивана-дурачка, когда Змей Горыныч всех убил и съел…

Мне рассказывали о первых янкиных московских «квартирниках», откровенно изумлялись: сколько же от «этой хрупкой девчушки» исходило энергии и мощи чувств. Даже несмотря на совершенно безысходное:

Собирайся, народ,

на бессмысленный сход,

На всемирный совет,

как обставить нам наш бред.

Вклинить волю свою в идиотском краю,

Посидеть-помолчать