Юрий Власов - Женевский счет

Все наше, исконно русское, национальное предопределило успех марксизма. В данном случае сама собой, отсыхая, отпадает версия о «еврейском заговоре». Устранить всех евреев до одного из русской истории — и Россия все равно проделала бы тот путь, которым движется сейчас, ибо корни его уходят в глубочайшие пласты истории. Были жуткие по крови, лютости и разрушительности восстания Разина, Болотникова, Пугачева — кто из евреев что там готовил? А ведь эти восстания в значительной степени взросли из того «воспаления», которое тысячелетие лихорадило Россию, — лишения крестьянства земли. Земельный вопрос — это тысячелетний плач русского крестьянства по земле. Это то, что одним только Декретом о земле сразу решило судьбу революции и Гражданской войны в пользу большевизма, в пользу Ленина.

Все усилия основоположников большевизма изошли бы в словоблудии, не получив в народе понимания, не имей он, большевизм, такой исторической предрасположенности страны к намеченным переменам. И это неудивительно — ленинизм взрос на русской почве, дав прорасти в свое тело и душу тому из мировых социальных учений, которое наиболее полно отвечало его духовным, нравственным, культурным представлениям, взросшим на тысячелетнем голоде по земле, на сознании правомерности насилия (вся история — одно рабство) и нетерпимости, идущей от прежней религиозной нетерпимости, набравшей силу на противопоставлении исламу, вообще всему чужеземному, в том числе идущему «от поганых латинян», погубивших «второй Рим», давший России христианство, — Византию. Противопоставлению насилию, идущему от внешнего мира, от «нехристей» и «латинян», — православия, чистоты неоскверненной веры…

Как это ни странно покажется, в самом ленинизме на девять десятых все те же крепостничество и религиозная нетерпимость, идея исключительности. Это от них, этих идей, — отношение к людям (каждому в отдельности) и способы преодоления сопротивления мира. Лишь из религиозной нетерпимости (высшее выражение нетерпимости — раскол, костер, острог и представление о себе, России и русских как о «третьем Риме» — «пупе земли»), ярма крепостничества могли дать всходы основные постулаты ленинизма.

Только это и еще множество других точек соприкосновения с народной психологией и самой жизнью могли в считанные годы превратить марксизм в национальную государственную идеологию, веру целого народа, хотя всегда присутствовало в нем и значительное сопротивление, неприятие нового вида крепостного права. Однако народ в согласии со своими традициями, духом, в общем, всегда принимал сторону силы и морали силы, Хозяина, твердой руки, по-прежнему исповедуя свою государственную исключительность как идею «третьего Рима» (четвертому не бывать!), которому в мире нет равного, то есть святой Руси.

Произошло замещение креста на пятиконечную звезду, но идея государственной исключительности сохранялась в сознании народа и потому дала столь «благодетельные» всходы в осуществлении миссии носителя идеи освобождения трудящихся всего мира, идеи носительницы страданий, идеи смерти за счастье людей, лучезарное завтра.

Россия — факел всего мира.

Россия сжигает себя на алтаре во имя освобождения всего мира.

Россия и жертвенный огонь, и факел, освещающий путь в будущее.

Уродливая, но закономерная трансформация великой религиозной идеи.

В конечном итоге народ всегда принимает ту сторону, которая является противной принципам раскованной жизни и независимого духа. Участвуя до определенного предела в освободительных движениях, народ на каком-то этапе всегда решительно вступает за ограничение собственной свободы, за жизнь под Хозяином, за отказ от любых прав ради относительного материального достатка. В России побеждает не передовая идея, а сытость (пусть относительная)…

Тысячелетие в сознании народа укреплялось представление об относительном материальном достатке как сути политических требований и самой свободы. Это уже стало не выражением культурной отсталости, а определенной национальной чертой. Народ сражается не за свободу, а за гарантию более или менее обеспеченной жизни. И только.

Это и стало воплощением того бесконечно множественного диалога, звучащего в России после Октябрьской революции:

— У тебя есть дом?

— Да, у меня есть комната в общей квартире. Обещают отдельную квартиру, но не сразу.

— А работа?

— Есть. Я окончил техникум (институт, училище).

— Хорошая?

— Да вроде бы…

— А баба есть?

— Да, у меня семья. Мы с женой…

— Так что ж ты, вражья морда, толкуешь о свободе?!

Навсегда в сознании народа спаялись, совпали эти понятия — на определенный достаток и свободу — как единое целое; точнее, как сугубо материальное, вещественное, что, само собой, подменяет духовное, нравственное, в том числе и самое великое — свободу.

Здесь, на этой земле, всегда первородно — материальное, отнюдь не дух.

Скривленные тысячелетием всяких насилий и подъяремного существования кости России принялись было выправляться в начале столетия…

В огромных общественных явлениях, в отличие от жизни одного человека, случайно ничто не происходит, во всяком случае, не имеет длительного исторического продолжения.

Все силы, заложенные в русском народе, сошлись в одном взрыве — революции 1917 г.

И это дано пережить народу.

Чтобы легло в историческую память народа, возвысилось над прежними представлениями и послужило основой для организации жизни на новых началах.

Адмирал придирчиво следит за формой и выправкой. Никто не смеет уловить какие-то перемены в нем. Он принадлежит не себе, а делу. И потом — он же моряк, черт побери!

— Я разделял мнение графа Витте, — вспоминает Верховный Правитель. — Да, Россия переросла форму существующего строя. Она устремилась к строю правовому, на основе гражданских свобод, отнюдь не к диктаторскому режиму. Это общеизвестно: страна нуждалась в переменах. Их ждала вся Россия, и заслуги большевиков в том никакой! Февраль семнадцатого — это стихийное неприятие старой власти, это отмена ее явочным порядком. Подчеркиваю: прежде всего стихийное. Бедствия войны, земельный голод большевики переплавили в ненависть народа и междоусобную смуту…

Не дано было Верховному Правителю понять, что в целях революции различные слои общества решительно расходились. Движение народа за право на землю и раздел имущества, собственности интеллигенция приняла за движение только во имя свободы. А другие слои соответственно видели другие ценности. И получилось: народ двинулся за одним, а другие — за своим, в частности, интеллигенция — за свободой в самом широком, неограниченном виде. Крестьянина эта разрушительно-неограниченная свобода не волновала, ему бы сесть на свою землю…