Юрий Власов - Женевский счет

За похотью, мадерой, малограмотной болтовней скрывался человек с другим лицом, даже не скрывался, а органически существовал. Именно этот человек и поднялся к подножию трона. Российская крестьянская стихия выплеснула его, а он сумел подняться… Мужик!

Крестьянская Русь.

Его можно встретить на одних и тех же улицах — направления прогулок редко претерпевают изменения. По усталости взгляда, обостренной близорукости можно догадаться: человек занят кабинетной работой, может быть, писательской, может, профессорской, но очевидно, что читает он много, и эта усталость от книг и рукописей в сгорбленности, которая сохраняется какое-то время с начала прогулки. Да и несвежая, желтоватая кожа выдает все то же сидение за столом.

Безлюдны улицы вечернего Цюриха, после семи часов и вовсе не встретишь прохожего. Воздух, отяжелев влагой, сползает с гор — свежий, пахнущий снегом и еще — прозрачный, удивительно прозрачный. Льется в грудь, смывая усталость, бодря, обновляя мысль, внушая чистые и крепкие желания, дразня воображение…

Совсем недалеко, за горами, истекают кровью народы. И еще голод калечит и убивает тысячи людей. Десятки миллионов крепких и сильных мужчин сходят в могилы, отравленные газами, иссеченные сталью.

Человек шагает быстро, весь в себе. Мысль его расталкивает формулы преград и все старается вычертить будущее, хотя бы основные контуры этого будущего. Человек убежден: кто не с ним или не с ними, большевиками, — тот против истины, тому нет веры, а если надо — и пощады.

Это убеждение легко угадывается в его внешности, напористом шаге, линии губ. Не щадить!

Человек подслеповато щурится. И верно, сумерки заглаживают, размывают улицы. Он отмечает, что темнеет позже, к весне прибавилось света, и радуется…

С утра мистеру Бьюкенену не по себе. Еще бы! Он наконец получил уведомление, что сегодня, 12 января 1917 г., согласно своей настоятельной просьбе будет принят Его величеством императором. То, что мистер Бьюкенен намеревался сообщить императору и самодержцу Всероссийскому, со всех сторон являлось верхом бестактности, если не сказать больше. Однако он решил довести до сведения венценосного монарха определенные опасения.

Он отбыл в Царское в специальном поезде. Его сопровождал камергер двора Его величества — все по протоколу. Они восседали напротив друг друга и обменивались ничего не значащими фразами о погоде и последних сводках с фронтов. Всю дорогу его превосходительство господин посол слово в слово повторял свое обращение к венценосному монарху. Как бы сие ни было опрометчиво и рискованно для карьеры дипломата, он обязан, он непременно должен это сказать.

Он ждал в просторной комнате. В высокое и зеркально-белое окно посол увидел монарха. Между приемами Его величество имел обыкновение прогуливаться. Снег лежал молодой, выпал на рассвете. И было видно — Его величество доволен днем, белизной пороши, чистым морозным воздухом. Он вообще выглядел существенно моложе своих лет, и немудрено: государь император вообще не ведал болезней, даже столь обычных простуд. Это был невысокий статный мужчина с уверенными, но мягкими движениями. Он будто бы не хотел, чтобы та необъятная власть, которая сходилась на нем, причиняла окружающим неудобства. Мистер Бьюкенен так и запомнил: Его императорское величество не спеша брел по снегу.

Минут через десять его превосходительство посол Великобритании был приглашен в залу для аудиенций. Государь император ждал его посреди залы, по сути, обширной комнаты. После довольно витиеватого обмена любезностями и новостями мистер Бьюкенен нашел в себе мужество спросить:

— Желаете ли вы, Ваше величество, чтобы я говорил со своей обычной откровенностью?

Очевидно, Его императорское величество догадывался о том, что стояло за просьбой об аудиенции.

Мистер Бьюкенен вспоминал:

«Император выразил согласие, и я стал говорить о том, что в настоящее время между ним и его народом выросла стена…

Император выпрямился во весь рост и, жестко глядя на меня, спросил:

— Так вы думаете, что я должен приобрести доверие своего народа или что он должен приобрести мое доверие?»

Это говорил самодержец. Таким он принимал мир. На другой не соглашался — таковы установления отца и дедов.

Мистер Бьюкенен заговорил о «необходимости иметь сильного человека во главе правительства», о кознях Берлина, о господине Протопопове (весьма скользкая тема). Император похвально отозвался о работе земств, которые, по чести говоря, терпел с изрядным трудом.

Прием подходил к концу, когда мистер Бьюкенен наконец решился сказать о том главном, чего ради испрашивал высочайшую аудиенцию.

«— Видит ли Его величество опасность положения и знает ли он, что на революционном языке заговорили не только в Петрограде, но и по всей России?

Император ответил, что ему отлично известно, что люди позволяют себе говорить таким образом, но что я впадаю в ошибку, придавая этому слишком серьезное значение…

— Ваше величество, — сказал я в заключение, — должны вспомнить, что народ и армия — одно целое и что в случае революции можно рассчитывать лишь на небольшую часть армии для защиты династии. Я отлично знаю, что посол не имеет права говорить тем языком, которым я заговорил с Вашим величеством, и я должен был собрать всю смелость, чтобы заговорить с вами так. Я могу сослаться в свое оправдание лишь на то обстоятельство, что меня побуждают сделать это исключительно мои чувства преданности Вашему величеству и императрице… Вы находитесь, государь, на перекрестке двух путей… Один приведет вас к победе и славному миру, другой — к революции и разрушению. Позвольте мне умолять Ваше величество избрать первый путь…

Император был, видимо, тронут теплотой, вложенной мною в этот призыв, и, пожимая мне руку… сказал:

— Благодарю вас, сэр Джордж».

Позже мистер Бьюкенен узнал от министра финансов Барка, что тот никогда не видел императора «столь нервным и взвинченным», как после визита господина посла.

Из секретных источников Его величеству государю императору известно бытующее в высших кругах столицы мнение о необходимости перемен на престоле. Надлежит быть в столице и твердой рукой навести порядок, лишив кого бы то ни было иллюзий на сей счет. Только сын Алексей сменит его на российском престоле — и никто другой!

Лишь 22 февраля государь император счел возможным вернуться в Могилевскую ставку. До революции — считанные дни. Так Господу Богу угодно, а Николай верит Ему, молится… душой к Нему прикасается…

В купе Николай читает напутственное письмо жены:

«…Только будь тверд, покажи властную руку, вот что надо русским… Да хранят тебя светлые ангелы; Христос да будет с тобою, и Пречистая Дева да не оставит тебя. Наш друг (Распутин. — Ю. В.) поручил нас ее знамени… Прощай, моя любовь!»