Мария Петровых - Прикосновенье ветра

Полдневное солнце дрожа растеклось,
И пламень был слизан голодной луною.
Она, оголтелая, выползла вкось,
До скул налакавшись зенитного зною.

Себя всенебесной владычицей мня,
Она завывала багровою пастью…
В ту ночь подошло, чтоб ударить меня,
Суровое, бронзоволикое счастье.

Ночь нависает стынущей, стонущей,
Натуго кутая темнотой.
Ласковый облик, в истоме тонущий,
Манит, обманывая тобой.

Искрами злыми снега исколоты.
Скрип и гуденье в себе таят.
Даль недолетна. Лишь слышно: от холода
Звезд голубые хрящи хрустят.

Когда настанет мой черед,
И кровь зеленая замрет,
И затуманятся лучи —
Я прочеркну себя в ночи.

Спугнув молчанье сонных стран,
Я кану в жадный океан.
Он брызнет в небо и опять
Сомкнется, новой жертвы ждать.

О звездах память коротка:
Лишь чья-то крестится рука,
Да в небе след крутой дуги,
Да на воде дрожат круги.

А я, крутясь, прильну ко дну,
Соленой смерти отхлебну.

Но есть исход еще другой:
Не хватит сил лететь дугой,
Сорвусь и — оземь. В пышный снег.
И там раздавит человек.

Он не услышит тонкий стон,
Как песнь мою не слышал он.
Я кровь последнюю плесну
И, почерневшая, усну.

И не услышу ни толчков,
Ни человечьих страшных слов.
(А утром скажут про меня:
— Откуда эта головня?)

Но может быть еще одно
(О, если б это суждено):
Дрожать, сиять и петь всегда
Тебя, тебя, моя звезда!

Весна так чувственна.
Прикосновенье ветра
Томит листву, и грешная дрожит.
Не выдержит? И этой самой ночью…
Пахучая испарина ползет
И обволакивает. Мягко
Колышутся и ветви клена,
И чьи-то волосы, и чей-то взгляд.
Все — обреченное. И я обречена
Под кожу втягивать прохладную звезду,
И душный пот земли, и желтый мир заката…
Но по железу ерзнула пила,
И кислое осело на зубах.

«Смерть…» — рассыпающийся звук.
Иль дроби молоточка вроде?
Не все ль равно: смешно. И вдруг
Лицом к лицу на повороте.
Но только вздрогнула слегка.
Но только откачнула тело…
«Я думала, ты далека.
Тебя я встретить не хотела.
Твою поспешность извиня,
Я ухожу. — Следят за нами…»
Она смотрела на меня
Совсем прозрачными глазами.
Переливали тихий свет
Две голубеющие раны…
«Мне только восемнадцать лет.
Послушай! Это слишком рано.
Приди потом. Лишь горсть себя
В твои века позволь забросить.
Ты видишь: горький след скрепя,
Поэт не требует, а просит».
И я ждала, что вспыхнет в ней
Еще не виданное благо.
Печальнее и холодней
Сквозила голубая влага.
И кто-то ей еще сказал:
«Пусти меня. Другое имя —
Девятый вал, десятый вал —
С глазами справится твоими.
Их захлестнет, затопит их…»
Но этот голос дрогнул странно
И, коченеющий, затих,
И повалился бездыханный…
Она прошла. Ушла совсем.
Лишь холодком в лицо пахнуло.
Рванулась я навстречу всем,
Со всеми вместе повернула.
И снова день скользит за днем.
И снова я скольжу за днями.
Мы никогда не отдохнем,
Пока не поскользнемся к яме.
Я уважаю смерть и чту
Ее бессмертные владенья.
Но я забыла встречу ту
С прозрачной голубою тенью.
А люди от меня бегут…
Бегущим от меня не верьте,
Что у меня в глазах, вот тут,
Запечатлелся облик смерти.
И что мой голос обожгло
Ее дыханье ледяное…
Я знаю, людям тяжело,
Им тяжело дышать со мною…
И мне как будто бы опять…
Мне тоже начало казаться…
…Немного страшно засыпать
И очень страшно… просыпаться.

В движенье хаоса немом,
В безмолвном волн соревнованье —
Сперва расплывчатым пятном
Скользнуло первое сознанье.
Уж волны тяжкие сошлись
Втоптать в себя чужую силу.
Но хаос молнией пронзила
Никем не сказанная мысль.
И побежденный — коченел.
Громады волн (громады тел!)
Покрылись немотою плотной,
Землей, в зачатьях многоплодной:
Начала не было. Поверь
Грядущему — конца не будет.
Но по ночам голодный зверь
Нам чудится в подземном гуде.
Когда дерзали — на века
Терзать непрожитые дали, —
Он выползал издалека,
И в жерлах гор его видали.
Он все подслушал. Он отмстить
Горячим клокотом поклялся.
Кто ныне смеет вопросить —
Умолк? Умаялся? Умялся?
В ком страха нет? Прильни, внемли,
Вмолчись в таинственное лоно
И сквозь дыхание земли
Прослышь ворчание и стоны.
Там тугосжатые дрожат.
Сквозь плен (сквозь тлен!) внемли очами
Самосжиранию громад
Безумных волн, голодных нами.

За одиночество, за ночь,
Простертую во днях,
За то, что ты не смог помочь,
За то, что я лишь прах,
За то, что ты не смог любить,
За грохот пустоты…
Довольно! Этому не быть.
За все ответишь ты.

Ты мне являлся по ночам,
Мгновенно озарив.
Ты был началом всех начал,
Звучаньем первых рифм.
Являлся, чтоб дрожала мгла
Световращеньем строф,
Чтоб насмерть я изнемогла
От щедрости даров.

Ты был безгласен, и незрим,
И полон тайных сил,
Как темнокрылый серафим,
Что Бога оскорбил.
Ты кровь мою наполнил тьмой,
Гуденьем диких сфер,
Любовью (ты был только мой!),
Любовью свыше мер.

Ты позабыл меня давно,
Но я тебя найду.
Не знаю где. Не знаю. Но
В полуночном бреду
Возможно все…
По склонам скал
Наверх (а эхо — вниз).
Ты здесь, наверно, тосковал —
Здесь мрак плотней навис,
Здесь бесноватых молний пляс,
И треск сухих комет,
И близость беззакатных глаз,
Дающих тьму и свет.
Ты близок. Путь смертельных круч
Окончен. Вперебой
Толкутся звезды. Залежь туч.
И бредится тобой.
Ты здесь. Но звездная стена
Увидеть не дает.
Я прошибаю брешь. Она
Надтреснута, и вот
Я в брызгах радости, в лучах,
В лохмотьях темноты,
И, распростертая во прах,
Смотреть не смею: Ты!
Клубится мгла твоих волос,
И мрачен мрамор лба.
Твои глаза — предвестье гроз,
Мой рок, моя судьба…
Глаза! — Разросшаяся ночь,
Хранилище зарниц…
Ветрищу двигаться невмочь
Сквозь душный шум ресниц.
За одиночество… Не верь!
О, мне ли мстить — зови…
Иду, мой демон, — в счастье, в смерть —
В предел земной любви.

Тебя, двуполое, таким —
Люблю. Как воздух твой прозрачен!
Но долгий сон невыносим, —
Твой норов требует: иначе!

Наскучил сизый, и любой
Рождаешь ты из мглы глубокой, —
Лиловый, или голубой,
Или зеленый с поволокой.