Наум Коржавин - В соблазнах кровавой эпохи

Но другой "нахально репатриированный" эмигрант, Константин Иосифович Коновалов, относился к своему товарищу по несчастью без всякого умиления.

- Я таких знаю, - говорил он, - у них на нуждающихся русских копейки было не выпросить. Только о себе заботились.

Сам Константин Иосифович, безусловно, от помощи собратьям не уворачивался никогда. Но при этом говорил, что всегда сторонился русских колоний.

- Там сколько людей, столько партий, и все грызутся между собой.

Мне он очень нравился, Константин Иосифович. Учился он в Льеже, в колледже, на средства и под руководством отцов-иезуитов, которые требовали дисциплины, но вовсе не пытались перетянуть его в католичество. Кстати, там же с ним учился и мой бостонский друг, выдающийся физик-оптик, Олег Борисович Померанцев, один из самых благородных людей, встретившихся в моей жизни, богатой хорошими людьми. Он помнил "Костю" и даже показывал мне фотографию студенческой компании, на которой они были оба запечатлены. Потом Константин Иосифович специализировался как инженер-пивовар.

Был он, как и Олег Померанцев, человеком глубоко русским - в эмиграции это ходячее определение обретает смысл. По происхождению донской казак, он во время Гражданской войны учился в Кадетском корпусе где-то в Крыму, куда корпус эвакуировался вместе с Белой армией. Потом была знаменитая врангелевская эвакуация, о которой я знал только из сатирического описания Маяковского в поэме "Хорошо!", мало соответствовавшего реальности. Корпус в полном строевом порядке погрузился на указанный ему корабль, и вскоре вся эскадра двинулась к анатолийским берегам. Утром подошли к Босфору, где их ждала эскадра союзной Англии, ради выполнения союзнического долга перед которой многие эвакуирующиеся и вступили в Гражданскую войну. И сразу началась для них драма эмиграции... На английском флагмане был поднят приказ: "Спустить русские флаги". Положение казалось унизительным и безвыходным: получалось, что боевой эскадре противостояла эскадра транспортов. Вперед вышел хорошо вооруженный модернизированный русский крейсер и направил дула на англичан. Русская эскадра не сбавляла ходу. Драматизм нарастал. И тогда на английском флагмане был поднят другой сигнал: "Поздравляю с благополучным прибытием", и англичане расступились, давая проход. Инцидент был исчерпан, но солидарность с теми, кто и в несчастье оставался до конца верен своим обязательствам, - обнаружена.

Потом корпус был дислоцирован в разных местах. Какая-то часть кадетов окончила в Марокко или Алжире. Но до этого корпус разместили под Хайфой, в Палестине, бывшей тогда подмандатным владением Англии. Там однажды вместе с горячо любимым "батей" (полковником, начальником корпуса) перед строем кадет появился английский генерал.

- Good morning, cadets! - приветствовал он строй. По-видимому, из кадетов собирались готовить офицеров британских колониальных войск. Но кадеты - основательно или нет - видели свою судьбу иначе. Ледяное молчание было ответом. Генерал два раза повторил приветствие, результат оказался тот же.

- Что они у вас, глухие? - спросил он полковника.

- Да нет, - ответил тот и в свою очередь обратился к строю: - Здорово, кадеты!

- Здравия желаем, Ваше высокоблагородие! - дружно гаркнул строй.

Англичанин удалился. Корпус стали расформировывать. К.И. пошел ковать свою судьбу самостоятельно. Через Софию и, кажется, Белград он как-то добрался до Бельгии.

Интересны были рассказы К.И. о русской политической жизни в эмиграции, об ее многоликости. Политикой он не занимался, но политическими движениями и политической мыслью эмиграции интересовался очень. Оказалось, что существует великое разнообразие групп и партий. Одна, вполне монархическая, называлась даже "Вторая советская" - советская власть под эгидой дома Романовых. Был "Союз возвращенцев", рядом - "Союз невозвращенцев"... За этим кипением умов и страстей К.И. предпочитал наблюдать издали.

Во время войны он переехал на родину жены - в Болгарию, где тоже работал по специальности - варил пиво. Боюсь, что это его и погубило. Когда в Болгарию пришли его соотечественники, многие из них проявили глубокий интерес к его продукции, и он из-за этого стал в своем городке заметной фигурой. Сначала для солдат и офицеров, а потом и для бдительного СМЕРШа. Во всяком случае, через несколько месяцев после "освобождения" его схватили и привезли в Москву. Здесь он получил свои восемь лет и уехал в лагерь. Теперь он был привезен на переследствие - вряд ли для того, чтоб смягчить его участь.

Четвертым и последним, кого я застал в камере, был живой и смуглый человек, очень активно и заботливо помогавший мне устраиваться. И только когда принесли ужин и мы уселись за столом, я увидел, что он плохо говорит по-русски. Встал вопрос: кто он? За него словоохотливо ответил юрисконсульт:

- Филиппо - итальянец. У итальянцев свой способ ведения войны - они сдаются в плен. Когда они были союзниками немцев, они сдавались их врагам, когда перешли на другую сторону, стали сдаваться немцам. Филиппо относится ко второй категории, он сдался немцам, а русские его освободили.

В этом смысле ему очень не повезло. Ибо, будучи человеком естественным, он попал в мир, где естественного оставалось мало. И понять этого по неграмотности он не мог. А неграмотен он был чудовищно. Он не знал ни одного языка, даже итальянского, только dialetto ciciliano (диалетто чичильяно) - сицилийский диалект.

У себя дома он был облицовщиком мрамора. Потом его взяли на войну, и действительно он попал в плен к немцам и был освобожден нашими. Была создана целая итальянская часть, дожидавшаяся отправки на родину, ее разместили в Черновцах. И все должно было быть хорошо. Но Филиппо нашел себе в Черновцах "девочка-абреечка" и, когда часть отправили на родину, остался с этой девочкой в Черновцах, естественно, не поставив в известность никакие власти. Но потом то ли девочка ему надоела, то ли он ей, то ли ностальгия заела, но он решил возвращаться домой. Решение в его глазах совершенно естественное, личное, никого, кроме него, не касающееся. Как человек бывалый, он знал, что для въезда в Италию нужна виза, виза дается в посольстве, а посольство находится в Москве. Он и отправился в Москву, узнал откуда-то, что ambasado italiano (итальянский посол) с посольством временно размещается в Гранд-отеле. Приехав в Москву, он каким-то образом разыскал и отель, и посла. А тот, будучи осведомлен об СССР немногим лучше, чем сам Филиппо, выдал ему визу, объяснил, что ехать надо через Одессу (там сесть на пароход), и счел вопрос о возвращении Филиппо на родину исчерпанным. Что кому-то захочется задерживать этого сицилийца в СССР, ни одному здравому человеку не могло прийти в голову. Но здравости вокруг не было (а у кого была - скрывал ее). Ведь товарищ Сталин нацелил партию, страну и, уж конечно, органы на борьбу. И органы не дремали. Тревога, вызванная Филиппо, как я понимаю, началась еще в Москве. Как же! - неизвестный зашел в капиталистическое посольство! Что это, если не ЧП? После этого его из поля зрения уже не выпускали. Работали. Обнаружили, что он отправился на Киевский вокзал. Дело становилось все более серьезным - вокзалы ведь и существуют для заметания следов. Но "нас" он не обманет. "Мы" знали о нем все: он сел в одесский поезд, по дороге встреч ни с кем не имел - конспирировал, скотина! - а в Одессе отправился в морской порт и попытался покинуть пределы нашей страны - причем не имея советских документов! Тут "мы" и пресекли его подозрительную деятельность. Арестовали. И наткнулись на другое ЧП. Оказалось, что при попытке незаконно покинуть территорию СССР арестовали человека, которого на этой территории официально не было. То есть органы его проморгали. И тут уж хочешь не хочешь, пришлось делать из Филиппо шпиона. Тогда все начинало выглядеть достойно - "проморгали" превращалось в "раскрыли", упущение в апофеоз бдения. Работа большого количества работников и затраченные средства (о средствах, правда, никто не думал) не пропали даром.