Сергей Яковлев - На задворках России

Я не случайно употребляю "кремлевскую" терминологию. "Новый мир" и был Крем­лем в миниатюре. Престарелый руководитель с неограниченными полномочиями, самобытный, властолюбивый, упрямый, но не всегда уже способный адекватно вос­принимать обстановку, нуждающийся в толкователях и подсказчиках и тем открыва­ющий своему ближайшему окружению огромные возможности для манипулирования. Окружение льстецов, иные из которых были интриганами и политиканами хоть куда. Разросшаяся "обслуга", что-то там для себя постоянно выкраивающая. А фоном все­му — увлеченно полощущий друг друга "народ"...

Роднянская была уверена, что я входил в то самое "ближайшее окружение" и пользо­вался неафишируемым влиянием. Один из авторов журнала рассказывал мне, как она, брызжа слюной, кричала: "Яковлев — это же Коржаков!" При таком раскладе им было важно найти на меня своего "Чубайса".

Оставлю глупое сравнение на совести небезгрешной Ирины Бенционовны. Без Коржаковых в наше время не обходится, и в "Новом мире" такой был: чертовски по­хожий внешностью и повадками, а главное — тоже причастный к органам! Об этой смешной и одновременно зловещей фигуре еще придется рассказывать. Что же каса­ется моего влияния на Залыгина — смею заверить: оно было не большим, чем влияние самой Роднянской (таковое тоже не приходится отрицать), а пожалуй, и мень­шим, потому что Сергей Павлович всегда инстинктивно брал сторону большинства, коллектива и его трибунов, реальной силы, и относился ко мне настороженно. Очень уж его толкали к такому отношению мои "доброжелатели". Все, что я делал в журнале, я делал открыто, пользуясь своими прямыми должностными полномочиями, и те же Роднянская с Василевским узнавали порой о моих намерениях раньше Залыгина.

Киреев тоже, конечно, не был Чубайсом. Внешне я бы сравнил его с Путиным.

(Легок на помине! Слово вырвалось, а Киреев будто услышал. Эти строки были написаны в декабре 1999 года, когда еше Путин не был даже и. о. президеета, а через четыре месяца в газете "Труд-7" (от 20.04.2000) появится пространное интервью с Киреевым как раз на тему, что герой романа "Победитель" Рябов (которого, как мы только что видели, Игорь Дедков почти отождествлял с автором) и есть — Путин! То есть предсказанный двадцать с лишним лет назад, напророченный авторским гением герой "нового социально-психологического тила" которому "принадлежит будущее"...

"Вы помните, какой шум поднялся, когда Ельцин назвал имя "преемника”? Многие и сейчас не хотят смириться с этим".

Что ж, Киреев не был бы Киреевым, если бы не воспользовался очередным конъюнктурным моментом.)

До сих пор не могу взять в толк, чем он приглянулся "теневому кабинету". До на­значения чуть не все в "Новом мире" говорили про Киреева, что он с "краснотцой". И не фальшивой, что приписывалась, положим, исключительно в полемических целях мне, а реальной. Он был единственным во всей редакционной команде, кто прежде состоял в КПСС. Он служил обозревателем (и продолжал совмещать эту службу с рабо­той в "Новом мире") в газете "Труд", реликте профноменклатуры. Может быть, привлекал именно конформизм и то еще, что фигура явно "компромиссная", то есть проходимая?

Теперь задним числом я сознаю, что Киреев не подходил для залыгинского плана не только своим реальным масштабом, но и тем, что действительно не чувствовал в себе, при всей амбициозности, настоящего призвания к журналистике. Не всякий литератор способен быть хорошим редактором. "Редакторская работа — это донор­ство", — когда-то очень емко определила в разговоре со мной Инна Борисова. Кире­ев таковым свойством не обладал и этим невыгодно отличался, например, от Чухонцева или Роднянской.

А вот поставить себя — умел. В отличие от меня. И это доказала его скорая и реши­тельная расправа с несчастной Долотовой, с которой я и Залыгин так долго возились и искренне радовались найденному наконец половинчатому решению...

В один из понедельников Роза Всеволодовна встречает меня с круглыми глазами:

— Вы знаете, конечно, что Киреев уволил Долотову?

— Уволил?! А разве он... имеет на это право?

— Не знаю. Она мне позвонила и сказала, что Киреев ее уволил. Совсем.

Киреев проработал считанные дни. Известие звучало жутковато. Тем более что Наталья Михайловна была не робкого десятка: стоило только ей услышать в свое время, что я недоволен ее работой, как она принялась громогласно взывать ко всем сотрудникам: "Имейте в виду, он на мне не остановится, будет выщелкивать всех вас по одному!.."

Тогда Залыгин спасовал. На этот раз, появившись на работе, невозмутимо под­твердил: да, Наталья Михайловна уволена. Киреевым. Тот уличил ее в нечестности: она внесла изменения в рукопись рассказов Буйды и (со страху, наверное, или по всегдашней своей привычке лукавить) сказала новому начальнику, что уже согласо­вала правку с автором, а Киреев тотчас позвонил Буйде, чтобы проверить, и оказа­лось — нет, не согласовывала...

Конечно, работать с Натальей Михайловной было трудно. У нее был круг хоро­ших авторов, они ее по старой памяти любили, однако с редакторскими обязаннос­тями она уже не справлялась. Но, с другой стороны, если увольнять за нечестность , в отделе, да и во всей редакции, пожалуй, никого бы не осталось.

Тут же откуда ни возьмись явилась Долотовой замена — Лена Смирнова, работав­шая прежде в "Октябре". Киреев проводит ее к Залыгину, сам в приемной ожидает результата. Сергей Павлович выглядывает из своего кабинета с некоторым смущени­ем:

— Знаете, что она мне сейчас сказала? Что в "Октябре" проза лучше!

— Это она зря, — спокойно замечает Киреев.

В редакции уже переполох: полставки Долотовой были "персональные", в порядке исключения, сверх штата; отдел прозы и без того укомплектован. Об этом осторож­но сообщает Кирееву Василевский. Бухгалтер Лиза Хренова с четвертого этажа по телефону заявляет Розе Всеволодовне: коллектив против новой сотрудницы!

— У нас коллектив решает, акционерное общество, — поясняет секретарша для Киреева. Сама она, похоже, еще не определилась, чью сторону занять: ей обидно за Долотову.

Я объясняю ситуацию Залыгину: мы, вообще-то, вели дело к сокращению, а не раз­дуванию штатов...

— Пускай. — Он машет рукой. — Лишь бы работали!

Смирнова зачислена. Но этим дело не кончается. На ближайшей редколлегии Ки­реев роняет неосторожную фразу о "нечестных редакторах". Разражается буря.

— Вы упомянули о нечестных редакторах, а фамилий не назвали. Не могли бы вы нам раскрыть, кого именно имели в виду и в чем была нечестность? — подает свой возбужденно-отчаянный голос правдолюбец Ларин.

Киреев рассказывает про историю с Буйдой. Ларин, похоже, удовлетворен, но тут вступает в спор Марина Борщевская, помощница Чухонцева в отделе поэзии. Залы­гин пытается остановить перепалку, Киреев против: