Ниал Фергюсон - Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира

Неудача постигла не цель Бонапарта: рано или поздно неприятельские армии должны были численно превзойти его собственные, даже если их командиры не могли с ним сравниться. Измотанная не столько русской зимой, сколько русской тактикой “выжженной земли” (не говоря уже о сыпном тифе), Великая армия уступила превосходящему ее в численности противнику (особенно в кавалерии) в 1813 году при Лейпциге [386]. Примерно так же пруссаки склонили чашу весов при Ватерлоо в 1815 году. Задолго до этого Франция проиграла войну на море. В 1798 году в дельте Нила, у Абукира, Горацио Нельсон снискал себе славу и нанес смертельный удар мечте Наполеона о завоевании Египта. Семь лет спустя в Трафальгарском сражении Нельсон, располагавший 27 линейными кораблями, разбил франко-испанскую флотилию. Он отказался от линейной тактики боя, предпочтя ей прорыв на высокой скорости вражеского строя с одновременной стрельбой из орудий обоих бортов.

Поражение Наполеона на море имело двоякое значение. Во-первых, Франция постепенно лишалась своих заморских владений. Уже в 1791 году в необычайно богатой “сахарной” колонии Сан-Доминго произошла революция. Ее возглавил освобожденный раб Франсуа Доминик Туссен-Лувертюр (“Открывающий”) после того, как Конвент в Париже предоставил право голоса свободным чернокожим и мулатам – но не рабам. Отмена рабства Национальным конвентом в 1794 году погрузила остров в расовую войну. Она перекинулась на соседнюю испанскую колонию Санто-Доминго и бушевала до ареста и высылки Туссена-Лувертюра во Францию в 1802 году и восстановления Наполеоном рабства. В ходе Гаитянской революции погибло 160–350 тысяч человек. Год спустя французы решили продать США Луизиану (не путать с современным американским штатом) – 828,8 тысяч кв. миль – за 15 миллионов долларов, то есть менее чем по 3 цента за акр. Во-вторых (возможно, это важнее), Франция проиграла финансовую войну. Несмотря на продажу бывших церковных земель, денежную реформу и выжимание денег из голландских и итальянских налогоплательщиков, Наполеон не мог добиться снижения стоимости заимствований ниже 6 %. В период между Трафальгаром и Ватерлоо доход по французским государственным облигациям в среднем на 2 % превышал доход от британской консолидированной ренты. Это было слишком много.

Будучи меркантилистом, Бонапарт стремился ослабить Англию, препятствуя ее торговле с континентом. Но английские купцы благодаря господству королевского флота на море сумели быстро переключиться на заморские рынки. Иногда ошибочно предполагают, что ранняя индустриализация Англии дала ей преимущество перед Наполеоном. На самом деле победу Англии принесли не железо и пар, а торговля и финансы. Англия не просто продолжала торговать, но даже поддерживала активное сальдо текущего платежного баланса благодаря “невидимым” статьям дохода – морским перевозкам, страхованию, зарубежным инвестициям, плюс прибыль от империи (доходы от работорговли и налогообложения индийцев при посредстве Ост-Индской компании). В 1808–1815 годах ежегодный британский профицит внешней торговли услугами составлял 14 миллионов ф. ст., что с избытком покрывало дефицит товарной торговли в тот же период. Это позволило Великобритании переводить громадные суммы за рубеж (до 4,4 % национального годового дохода) для финансирования собственных армий и субсидирования союзников. В 1793–1815 годах Англия предоставила континентальным противникам Франции 65,8 миллиона ф. ст. Новый дух эпохи олицетворял родившийся во Франкфурте еврей Натан Ротшильд, Finanzbonaparte , сыгравший ключевую роль в накачивании “мускулов войны” [387].

Наполеон был повержен. Францию теперь обременяли огромные репарации и возвратившиеся Бурбоны в лице тучного Людовика XVIII. И все же ни мечта о революции, ни грезы о революционной империи не умерли вместе с Наполеоном (в 1821 году он угас, почти наверняка от рака желудка, в Южной Атлантике, на острове Святой Елены). Революция 1789 года дала Франции политический сценарий драмы, равной которой прежде не было. Почти весь следующий век искушение сыграть ее было непреодолимым, и она повторилась в 1830, 1848 и 1871 годах. Важно то, что всякий раз, когда на центральных улицах Парижа вырастали баррикады, ударная волна, пусть и затухающая, проносилась по Европе и европейским колониям. Революционные положения Декларации прав человека невозможно было просто скрыть под церковными облачениями и забыть: эта ситуация с удивительной силой описана в романе Стендаля “Красное и черное” (1830). Любой, в конце концов, мог принять как терминологию, так и иконографию революции. Наспех вооруженные граждане, бойцы с обнаженной грудью, распростертые на земле мученики: эти фигуры долго служили клише [388].

Революция 1848 года распространилась еще шире. Люди вышли на улицы Берлина, Дрездена, Ганновера, Карлсруэ, Касселя, Мюнхена, Штутгарта, Вены, Милана, Неаполя, Турина и Венеции. Их вели интеллектуалы, разочарованные прежде всего запретами, которые наложили на свободу выражения королевские режимы, восстановленные в 1815 году (типичный пример: композитор Рихард Вагнер и анархист Михаил Бакунин внесли свою лепту в “мировой пожар”, договорившись написать вместе богохульную оперу [389]). Англия в числе немногих западноевропейских стран избежала революции – не в последнюю очередь потому, что 35 тысяч солдат, 85 тысяч добровольных помощников полиции, 1,2 тысячи военных пенсионеров и 4 тысячи полицейских следили за тем, чтобы чартисты, сторонники всеобщего избирательного права, вели себя пристойно. В результате 1848 год в Лондоне ознаменовался не кровопролитием на улицах, а ораторством в парках. Но так называемая весна народов пришла не только в Европу. Как и множество других западных идей в XIX веке, революция во французском духе стремительно стала всемирным явлением. По всей Британской империи шли волнения: на Цейлоне, в Британской Гвиане, на Ямайке, в Новом Южном Уэльсе, на реке Оранжевой, в Пенджабе и на Земле Ван-Димена [390]. Еще замечательнее были события во Французской Западной Африке. Там, в отличие от английских колоний, революционное правительство метрополии поддерживало радикальные политические изменения.

Все это подчеркивает революционный характер французского империализма. Британская империя в социальном отношении была инстинктивно консервативной. С каждым годом английские колониальные администраторы склонялись к сотрудничеству с местными элитами, полагаясь на косвенное правление посредством племенных вождей и махараджей-марионеток. Французы же еще лелеяли надежду, что свобода, равенство и братство, а также Кодекс Наполеона и консервы (еще одно наполеоновское изобретение) – станут популярными статьями экспорта [391].