Андрей Константинов - Бандитский Петербург. 25 лет спустя

Тесно мы на Москву завязаны были, со Стариком работали, с Квантришвили, с Антибиотиком. Был такой большой московский авторитет, интересный человек. И как потом интересно получилось — когда Кольку убили в тысяча девятьсот девяносто третьем, сразу брата Старика расстреляли из пулемета, а потом и самому Старику влепили. И Шалик помер за несколько дней до Кольки. Я лично считаю, что Шалика даванули. Это мое мнение, я так считаю и дальнейшее развитие событий тоже знаю. Что касается Антибиотика московского, то это был величайший ум, уникальный. Вором он не был, но человеком был крупным. Он был козырным человеком. Про Япончика рассказывать не буду, не хочу, да и не имею права об этом говорить. Кстати, что касается деления на якобы воровскую Москву и бандитский Питер, то я с этим не согласен. Правда — она одна, и преступный мир тоже один. И общак у нас был, и действительно мы единственные тогда в Питере отправляли деньги в Москву через Жору… Сейчас все кричат, что у них есть общаки, но пусть это останется на их совести. Я лично делал наш общак не для того, чтобы говорили: «Вот, мол, у них общак был!» Просто это было мне необходимо. Мне нужно было каждый день бриться и смотреть самому себе в зеркале в глаза. Вот и все, остальное все цветы. А уходило в Москву от нас от трети до четверти. В общем, по возможности. Людей, которые с зон возвращались, мы подогревали. А с Москвой работали очень плотно. Колька постоянно к Отари ездил. И Антибиотик, между прочим, к нам сюда прилетал, если нужно было, через несколько часов, когда мы ему звонили. Это ведь о чем-то говорит?..

Про Кольку много всякой лабуды написали, что он, дескать, жадным был. А Колька жадным не был. Он просто не любил деньги тратить, потому что знал, как тяжело они доставались. Вот писали, что, мол, у Кольки дома чучела в милицейской форме были… Какие чучела? Обычные макивары. По бабам он никогда не ходил, жил с одной халдейкой и воспитывал ее пацаненка. Двенадцать лет он с ней жил, а ребенок ее был ему как сын. Терпел от нее такое… Стирал за нее, та забухает с очередным мужиком, а Колька с пацаненком Мишкой в Дом пионеров ездил. Ну а потом уже, когда пацаненок подрос, все-таки ушел от этой бабы. Она связалась с одним уродом, тот задушил ее, а, уходя из квартиры, пацаненку газ включил… И когда нас уже всех взяли, менты сделали так, что Кольке в хату бросили этого убийцу. То есть хотели прямо зафиксировать на него прямую мокруху. Тот только в камеру вошел, сразу заорал: «Коля, я только Людку убил, а сына твоего не убивал». А Колька ему и отвечает: «Хорошо, за бабу я не могу с тебя спросить, тем более что я с ней развелся, но за Мишку я с тебя спрошу — не сейчас, а когда ты освободишься. Вот тогда мы пойдем с тобой клюкву собирать на болоте, а до той поры ты в педерастах побудешь». И он взял его и засунул мордой в толчок, прямо так вмял в дерьмо зэковское. И сразу сделал педерастом. А пятнадцать лет пидером побыть — это нелегко…

Что касается того, что мы сгорели, то мы, по большому счету, не сгорели, мы просто вовремя не тормознулись. Всегда нужно уметь вовремя остановиться. А мы машину запустили, но не успели набрать такую сумму, чтобы легализоваться и жить спокойно. Чуть-чуть нас опередили…

В те времена был такой Дахья — барыга, так сказать «корм». Он тогда все время в «Тройке» торчал. Мы его уже разрабатывали, смотрели на него, он нам интересен был. Я тогда у одной балеринки знакомой спросил: «А вот тот дядя, он кто?» Она говорит: «Из комитета». Я сразу Кольке говорю: «Стоп». А то ведь мы уже готовы были, знали, где у этого Дахьи какие налички запрятаны были. Хотели его, так сказать, обезжирить. Мы ж никогда не выхватывали каких-то нормальных людей, только негодяев. Мы, если можно так сказать, были волками каменного леса… Когда всех взяли, я еще долго на воле бегал, концы подбирал. Ну а потом и меня взяли. Пытались нас расколоть на тех ментов, которые с нами работали, а мы никого не отдали. Как сели впятером, так и всё. Никто за нами не имел неприятности. Почему меня и уважают до сих пор. Потому что, имея возможность сдать ментов, мы их не сдали…

В городе нас знали все, и Васильевых мы в свое время переломили и получали с них в спорных вопросах. И с братьями Виноградовыми бились, с Фекой схлестывались. Он один раз бабу у меня украл, я на него с бритвой ходил. А Колька дрался редко, зачем ему было драться? Я ему всегда говорил: «Коля, тебя возьмут в спину, когда ты ждать не будешь. И возьмет тебя дилетант, Коля. Ты готовишься всю жизнь к встрече с профессионалом, а профессионалы у нас редкость». И ведь так оно всё и получилось. У Кольки были прозрачные голубые глаза, бледно-голубые, как у настоящего воина. Это очень страшно, когда ты видишь мертвые глаза своего брата, уже подернутые пленкой, в которых есть какое-то знание, недоступное смертным. Я потом долго по всем этим смертям разбирался. И сделал все за три года. И менты знают, что я все сделал. Но никто мне ничего не докажет и не предъявит. И никто мне не помогал. Хотя тогда, в тысяча девятьсот девяносто третьем, когда Колька погиб, у меня даже не было денег, чтобы его похоронить. Все вместе с Колькой ушло. И мне давали деньги взаймы на похороны! И я все потом отдал. И ведь что самое смешное — брали эти деньги назад. Похоронные деньги! Имен называть не буду, но только два человека деньги назад не взяли.

А меня и сейчас все в городе знают. Я везде спокойно сажусь туда, где считаю нужным. А мое место там, где я имею право решать вопросы. У меня великолепная жена, чудесная дочка. Меня здесь уважают и на Кавказе. Сейчас вот в Чечню собираюсь. И будь уверен, примут меня там как надо. Мне ведь дороги везде открыты…

Судя по всему, съездить в Чечню Маккена не успел. В самом начале 1997 года он был задержан РУБОПом и арестован по обвинению в вымогательстве. Статья 148 — самая распространенная бандитская статья.

Январь 1997 г.

10 июля 1995 года городской суд Петербурга приговорил к смертной казни Сергея Мадуева — бандита, ставшего прототипом главных героев художественных фильмов «Тюремный роман» и «Глухарь». На момент вынесения приговора ему было 39 лет, и почти половину своей жизни он провел за решеткой. О нем писали все самые крупные газеты. Он будоражил воображение, потому что был загадкой. В его жизни было слишком много всего — и доброго, и злого. Поэтому задача, стоявшая перед судом, — определить, чего же все-таки в ней было больше: хорошего или плохого, — изначально была утопичной. На этом суде явно обозначились конфликты между правдой и истиной, свободой и волей, а также справедливостью и законностью. Говорят, что загадочность русской души как раз и заключается в борьбе между такими понятиями, которые в остальных языках выражаются вообще только одним словом. Англичанину не объяснить, в чем разница между свободой и волей. А для нас осознание этой разницы может стать трагедией всей жизни.