Елена Рачева - 58-я. Неизъятое

Государству как будто было нечего делать, чтобы самый цвет интеллигенции, самых талантливых инженеров изъять из народного хозяйства — и просто ни за что взять их и куда-то обвинять…

Мой дядя по матери отбыл 10 лет в Амдерме. Попал он… свели счеты хорошие друзья. При чем тут государство? Государство-то выяснило, что он не виноват, но это процесс долгий. Его потом реабилитировали. Он прожил 96 лет, никого не обвинял, был убежденный коммунист. Он уже лежал, с дивана не вставал, а под подушкой держал партбилет.

Что, было когда-нибудь, чтобы было государство — и не было репрессий? Не знаю такого времени. Что, сегодня нет репрессий? Весь, я бы сказал, ужас положения в том, что людям вбили в голову, что репрессии все абсолютно необоснованны. Но ведь это же чушь! Абсолютная чушь. Не считаете ли вы, что надо брать конкретно человеческую судьбу — биографию — и разобраться, что это за репрессия, чем она вызвана…

По данным 70-х годов, в Москве каждый день под машинами погибало 25–30 человек. Почему памятники репрессированным ставят, а им — нет? Их же тоже конкретные люди погубили? Человеку, который прощается с жизнью, ему малая разница, часовой в него выстрелил или шофер сбил.

Года с 89-го началась травля против всей пенитенциарной системы. Вырисовывалась такая картина, что в лагерях сидит светлая, высокодуховная публика, а охраняют ее одни чудовища. Доходило до того, что сотрудники, уезжая в отпуск, опасались появляться на улице в форме. Сотрудники государственной службы! Во Владивостоке прапорщика убили. Однажды в поезде… я в командировку ехал, в форме. А одна женщина — на свидание к сыну. «Про вас такое пишут, — говорит, — что вроде там и людей нет». Что я занимаюсь постыдным делом, мне сказали не раз, не два и не 10.

У меня дети, трое. У меня внуков шестеро. Чтобы они стыдились того дела, которому я служил… Этого я допустить никак не могу.

Медбратья-заключенные, помощники Владислава Ковалева. Конец 1950-х

СТИХИ ПУШКИНА

«1937 года издания. Они со мной, сколько себя помню, я по ним еще азбуку учил. Как придет настроение — знаешь, как открыть, но не знаешь, как закрыть. Однажды было у нас в больнице ночью убийство. В капусту зэка изрезали, 21 дырка. Вызвали меня в полночь, домой я пришел часа в два. Будешь разве спать? «Евгения Онегина» открыл — и до утра».

ЗЛАТКУС БРОНЮС 1927, ЛИТВА

В 1947 году арестован за принадлежность к литовской организации сопротивления «Железный волк». Осужден на 10 лет лагерей и пять лет поражения в правах. Отбывал срок в Норильске. Работал уборщиком, потом учетчиком, лаборантом, технологом, начальником лаборатории. Освободился в 1954 году и до 1958 года жил на спецпоселении в Иркутской области.

Живет в Вильнюсе.

ОТКРЫТКА ОТ ЛИТОВЦЕВ

Открытка, подаренная Златкусу на день рождения в лагере друзьями-литовцами. Надпись гласит: «Любовь — это цепь, которая связывает два сердца. И лучше не иметь сердца, чем в сердце любовь».

“ У нас в Вильнюсе в доме престарелых Соколов живет, ему 80 с лишним лет. Чекист. Много он наших партизан уничтожил. Сделал свою группу и от имени партизан приходил в деревни, сжигал, расстреливал, чтобы все думали, что это партизаны так делают.

Столько он людей положил — а сам живет. Обратились ко мне наши парни, у кого братьев в лесу убили. Говорят: «Наверное, надо помочь ему умереть». Я говорю: «Ребята, нельзя. Он там плохо живет. Один, никто его не вспоминает. Пусть понимает, что люди его ненавидят. Ему жизнь сейчас хуже, чем смерть».

1939

Родился в Ленинграде.

7 НОЯБРЯ 1959

Во время праздничной демонстрации в Ярославле, Лазарянц, ученик 10-го класса, пронес перед трибунами самодельный плакат «Требуем вывода советских войск из Венгрии!», был арестован и отправлен в одиночную камеру в КГБ Ярославля.

Родителям посоветовали отречься от сына, когда они отказались, отца сняли с должности руководителя предприятия, мать — с поста директора школы.

1957

После семи месяцев следствия, которое Лазарянц провел в двух психиатрических больницах и нескольких тюрьмах, суд приговорил его к трем годам лагерей, которые полностью отбыл в Дубравлаге (Мордовия).

10 НОЯБРЯ 1959

Освободился.

1991

Реабилитирован.

Работал геодезистом, занимался правозащитной работой в историко-просветительском обществе «Мемориал».

Живет в Ростове.

Венгрия… Венгрия далеко… Что мне Венгрия? Это повод. Я просто хотел попасть в тюрьму. Причем не в любую, а в политическую.

Мне было 17 лет. Не хочется надумывать… обычный мальчишка бегал. Идеалист, конечно, в то время можно было быть только идеалистом. Смерть Сталина, XX съезд, разоблачения посыпались… Тут недалеко до антисоветчины.

А вообще я чувствовал, что мне надо в тюрьму. 1956 год, массовая реабилитация… Я много, десяток точно, знал тех, кто освободился. Они все были интеллигенты — в мое время таких уже не водилось. Они все подавали даме ручку, уступали место в транспорте, разговаривали грамотно, не матерились. Денег у них не было, зато взаимовыручка работала. Относились к ним все очень хорошо. Очень.

У меня была учительница Эдит Леонгардовна Бредрих, бывшая баронесса, она отсидела 10 лет. Я к ней пришел учить немецкий язык. Но языком мы занимались только один раз, а потом напропалую болтали. Про лагеря, камеры, про то, как над зэками издевались.

Они вызывали абсолютное уважение и желание быть, как они. Поэтому и лагерь для меня стал чем-то таким… желанным.

По площади я прошел ровно 120 шагов. Пришел на митинг 7 ноября, перед трибуной, где все сидят, развернул плакат «Требуем вывода советских войск из Венгрии!», прошел вдоль здания — и в конце него меня взяли. Подхватили на руки, завели за трибуну и там арестовали. Не били. Вообще когда арестовывают — не бьют. Меня несколько раз арестовывали — и каждый раз на руках носили.

Виталий Лазарянц в лагере. Потьма, 1958